Публикации. Дмитрий Морозов, гендиректор биотехнологической компании Biocad, производящей лекарства от онкологических и аутоиммунных заболеваний построил в Стрельне суперсовременный завод, а теперь создает производство в Азии О компании «Биокад»

Мировой рынок биотехнологических лекарств к 2020 году может составить $497 млрд. Что представляет собой крупнейшая в России биотехнологическая компания Biocad, в которую вложились Роман Абрамович и Виктор Харитонин?

Мировой рынок биотехнологических лекарств может составить $497 млрд уже к 2020 году. В США число инвестиций в биотехнологические компании в фармацевтике ежегодно измеряется сотнями, а их общая сумма - миллиардами долларов. Что представляет собой крупнейшая российская биотехнологическая компания? «Мне интересно решать сложные задачи, - говорит сооснователь и президент Biocad Дмитрий Морозов. - Интересно искать средства от тех заболеваний, которые невозможно вылечить на современном этапе развития науки, например в сфере онкологии. Чем сложнее заболевание, чем меньше шансов его вылечить - тем мне интереснее». С РБК Морозов беседует в Москва-Сити: здесь компания арендует небольшой офис для встреч с партнерами. Основной офис у Biocad - в Санкт-Петербурге. Туда Морозов переехал несколько лет назад строить компанию «своей мечты». Сейчас Biocad включает два завода и три исследовательских центра. В портфеле компании 17 лекарств-дженериков, пять биоаналогов и пять оригинальных препаратов, на разных стадиях разработки - еще 40. По данным «СПАРК-Интерфакс», в 2014 году выручка Biocad составила 8,4 млрд руб., чистая прибыль - 4,8 млрд руб. (данных за 2015 год пока нет). Морозову в основанной им компании теперь принадлежит только 30%. В мае 2014 года о приобретении 70% Biocad объявили Millhouse Capital Романа Абрамовича и один из крупнейших в России производителей лекарств «Фармстандарт». Millhouse Capital стала владельцем 50% компании, сумма этой сделки не раскрывалась. А «Фармстандарт» за 20% заплатил $100 млн (3,5 млрд руб. по курсу на дату платежа). Исходя из этой суммы, получается, вся Biocad могла быть оценена в $500 млн («Ведомости» со ссылкой на источник, близкий к одной из сторон сделки, сообщали, что Millhouse Capital покупала долю, исходя из меньшей оценки; представитель компании Джон Манн не стал комментировать РБК стоимость приобретения).

Bloomberg в 2013 году, сообщая, что контрольный пакет компании выставлен на продажу, со ссылкой на близкие к сделке источники, называл еще более высокую оценку Biocad: от $750 млн до $1 млрд. За последние десять лет на российском фармацевтическом рынке было несколько сделок со сравнимыми суммами, говорит управляющий партнер Novus Capital (консультирует сделки M&A) Александр Лобаков. Но ни одна из проданных за эти годы крупных компаний не специализируется на производстве биотехнологических препаратов. Лекарства от скуки «Фармацевтика будет бурно развиваться в ближайший век, потому я и решил в нее инвестировать», - говорит Морозов. В 2001 году он, на тот момент совладелец банка «Центрокредит», «заскучав» от работы в банке, которая не приносила ему удовлетворения, продал долю в бизнесе и вложил вместе с партнером около $8 млн в фармацевтический завод и собственный научно-исследовательский центр. Партнером по бизнесу стал Андрей Карклин, с которым они познакомились, когда Морозов скупал алюминиевые активы, вспоминает бизнесмен. ЗАО «Биокад», по данным ЕГРЮЛ, 25 июля 2001 года в равных долях учредили Дмитрий Морозов и Татьяна Дубровская. Дубровская, по словам Морозова, - гражданская жена Карклина. Связаться с Карклиным РБК не удалось. Оригиналы и копии Работа над инновационным лекарством начинается с базовых исследований: на этой стадии из 10 тыс. молекул выбирается одна, на основе которой может быть получено новое лекарство. Доклинические и клинические испытания проводятся последовательно на клеточном уровне, животных и людях. Регистрация готового лекарства занимает несколько лет. Первые годы после вывода на рынок инновационное лекарство (его также называют оригинальным) находится под патентной защитой, по окончании которой другие производители вправе выпускать дженерики и биоаналоги этого препарата. Дженерики производятся путем химического синтеза. Биоаналоги - это те же дженерики, но не химического, а биологического происхождения. В отличие от дженериков биоаналоги не являются точной копией оригинального 
препарата. Начали партнеры с производства на подмосковном заводе биологически активных добавок с содержанием бифидобактерий. Препараты для нормализации микрофлоры кишечника продавались под брендом «Бифидумбактерин». В 2004 году, по данным IMS Health, его продажи составили около 3 млн руб., затем пошли вниз. По словам Морозова, проект оказался неудачным и Biocad была вынуждена его закрыть. Постепенно наладили производство и лекарств, причем первым в 2005 году вывели на рынок оригинальный препарат - противовирусный «Генферон». В какой-то момент интерес Карклина к участию в проекте, по словам Морозова, остыл. В 2011-м долю, которую, как говорит Морозов, контролировал партнер, приобрел Газпромбанк (в отчетности банка с 2011 года этот актив не упоминается). Точный размер пакета и сумма сделки тогда не раскрывались, отказался назвать их Морозов и сейчас. В 2013 году стало известно, что контрольный пакет Biocad выставлен на продажу: по данным Bloomberg, покупкой интересовались американские гиганты Pfizer и Amgen. Морозов называет среди тогдашних претендентов еще и израильскую Teva Pharmaceutical Industries. Вопрос о покупателе, по словам Морозова, согласовывали и с ним как с одним из акционеров компании. «Я исходил из понимания того, с кем мне и моей команде будет комфортно работать, - объясняет он. - Мне хочется создавать компанию своей мечты с приятными мне людьми». Так 70% Biocad оказались у «Фармстандарта» и структур Романа Абрамовича (по данным «Ведомостей», часть своего пакета продал им и Морозов). Представители Pfizer и Teva от комментариев отказались, Amgen и Газпромбанк на запросы РБК не ответили. Для Абрамовича фармацевтика - не новая отрасль, а «Фармстандарт» - не чужая компания. Именно Millhouse Capital в 2003 году на базе пяти заводов создала холдинг «Фармстандарт», а в 2008 году продала его Виктору Харитонину и Егору Кулькову. Сейчас у Абрамовича фармацевтических активов в России нет, говорит представитель Millhouse Джон Манн. Доля в Biocad, по словам Манна, - перспективная инвестиция для компании, которая привыкла вкладывать «в технологии будущего». «Фармстандарт» считает эту покупку «финансовыми инвестициями, преследующими стратегические цели», сообщала компания в 2014 году. Получить более детальные объяснения о том, почему они оценили Biocad в пять годовых выручек, от покупателей не удалось: помощница Харитонина сказала РБК, что компания не будет общаться на тему Biocad, запросы в «Фармстандарт» остались без ответа. «Нужно смотреть на потенциальный рынок, какую долю в нем компания может теоретически занять в перспективе», - считает аналитик БКС Марат Ибрагимов. «Фармстандарт» и Millhouse заплатили именно за потенциал Biocad, уверен он.

Какой именно потенциал увидели в Biocad Роман Абрамович и Виктор Харитонин? Опрошенные РБК участники рынка и аналитики называют три основные версии. Первая - инвестиции в инновационные препараты, которые Biocad рассчитывает вывести на рынок в ближайшие несколько лет. Вторая - инвестиции в дженерики и биоаналоги, которые компания выводит на рынок уже сейчас. И наконец - превращение конкурента в борьбе за поставки по госконтрактам в партнера. Переехал за головами К 2010 году, когда Морозов перебрался в Санкт-Петербург, у Biocad уже был завод в Красногорском районе Подмосковья и R&D-центр (research & development) в Чеховском. В Северную столицу Biocad, по словам Морозова, пригласила тогдашний губернатор Валентина Матвиенко, предложив на выбор несколько участков для создания нового производства. Год спустя Biocad открыла в ОЭЗ Санкт-Петербурга (из 36 резидентов зоны 12 относятся к биомедицинскому кластеру) R&D-центр, вложив в него около 120 млн руб. В 2013 году запустила там же первую очередь завода (сумма инвестиций - 330 млн руб., в том числе заемные средства), который производит не только лекарства, но и сырье для них - субстанции. Еще через год компания открыла уже третий R&D-центр, инвестировав в него больше 200 млн руб.

«В Петербурге мы получили доступ к талантливой молодежи из самых разных университетов, - говорит Морозов. - Раньше этих людей было просто неоткуда взять. В Москве я потратил бы гораздо больше времени на создание машины по поиску талантов: столичная молодежь не хочет идти в лаборатории». Сейчас три R&D-центра Biocad включают 17 лабораторий, в них работают около 350 человек. Средний возраст работников Biocad, по словам Морозова, - 28 лет. Один из R&D-центров в Петербурге занимается исследованием малых химических молекул, два других - в Петербурге и Москве - биологических молекул. Biocad, по словам Морозова, занимается полным циклом разработки лекарств. Из всех затрат Biocad на продукт вложения в разработку занимают больше 70%. В 2015 году Biocad потратила на R&D 1,2 млрд руб. «Мы пять-шесть лет несем затраты, проводим клинические исследования, содержим штат сотрудников, - перечисляет Морозов. - Естественно, все эти издержки ложатся в стоимость конечных препаратов». В мировой практике затраты на разработку инновационного препарата составляют до 90% от его цены в аптеке, говорит гендиректор «РМИ Партнерс» (управляет проектами «РоснаноМедИнвест» и «НоваМедика») Владимир Гурдус. В портфеле разработок у Biocad сейчас больше 30 оригинальных препаратов, правда, до клинических испытаний пока дошли только четыре из них. Один из препаратов выйдет на рынок в этом году, а с 2018 года компания планирует выпускать на рынок по два-три оригинальных лекарства ежегодно, обещает Морозов. Он рассчитывает, что из препаратов, сейчас находящихся в разработке, патенты получат больше половины. Конкуренция в классе Суммы инвестиций в разработку, которые называет Морозов, отличаются от вложений мировых фармацевтических гигантов даже не в разы, а на порядки. Например, Janssen, фармацевтическая «дочка» Johnson & Johnson, в 2014 году инвестировала в R&D $6,2 млрд. Средняя стоимость разработки инновационного препарата - €1,25 млрд, а срок его вывода на рынок - 14 лет, рассказывал в интервью РБК сопредседатель правления Janssen Хоакин Дуато. Biocad в 2013 году вывела на рынок свой оригинальный препарат «Альгерон» для лечения гепатита С. Разработка заняла пять лет и стоила около $5 млн. По тем временам это была передовая разработка, но сейчас разработки такого уровня для нас «детский сад», признает Морозов: «Мы взяли известную молекулу, сделали ее чуть-чуть по-другому и получили оригинальный препарат». Такие разработки, объясняет он, называются next-in-class: это новые препараты в своем классе, с улучшенными свойствами уже существующих. Такие лекарства тоже относятся к инновационным и защищаются патентами. «Полностью инновационные препараты в категории first-in-class - это принципиально новые препараты, которых на рынке еще не было, - объясняет разницу вице-президент по развитию бизнеса компании «Роста» Милош Петрович, ранее возглавлявший российское подразделение швейцарской Roche. - Next-in-class - это новые молекулы, но механизм их действия уже понятен». Создать лекарство next-in-class и стоит намного дешевле, и времени занимает меньше: это десятки миллионов и три-пять лет, говорит Петрович.

Инновации в России и крутятся вокруг разработок новых форм использования уже существующих молекул, констатирует Гурдус. «Чтобы вложить в R&D миллиарды долларов, нужно эти деньги заработать либо привлечь инвесторов. Но их на рынке пока нет», - разводит руками он. Кроме Biocad Гурдус перечисляет еще несколько российских компаний, разработки которых «на российском рынке вполне конкурентоспособны»: «Генериум» (проект Виктора Харитонина), «Р-Фарм» и возглавляемую им «НоваМедику». Директор по развитию RNC Pharma Николай Беспалов добавляет к списку «Полисан». «30 инновационных препаратов в разработке (эту цифру называет Морозов. - РБК) - это очень много, пожалуй, сейчас это лучший результат на рынке», - считает председатель правления некоммерческого партнерства «Союз фармацевтических и биомедицинских кластеров России» Захар Голант. У «Р-Фарм» в разработке сейчас 14 инновационных молекул, две из которых - first-in-class, говорит владелец компании Алексей Репик. У «Генериума», по словам гендиректора компании Дмитрия Кудлая, в разработке девять оригинальных молекул, один оригинальный препарат проходит клинические исследования. У «НоваМедики» в разработке 15 проектов, на рынок выйдут 10–15, рассчитывает Гурдус. У «Полисана» в разработке семь оригинальных препаратов, сказал представитель компании. А среди производителей биотехнологической продукции полного цикла с Biocad можно сравнить только «Генериум», говорит Андрей Васильев, бывший глава департамента инновационного развития и научного проектирования Минздрава РФ. «Сравнительно много компаний, у которых есть производство полного цикла биотехнологической продукции, - отмечает Николай Беспалов. - Но препараты, которые они выпускают, значительно проще, чем у Biocad». Продажи «Альгерона» в 2015 году, по данным IMS Health Russia, составили 257,3 млн руб. в оптовых ценах - это примерно 2,9% от общих продаж компании. Препараты next-in-class Biocad будет выводить на рынок и дальше, уверен Морозов. Есть среди разработок компании и несколько препаратов категории first-in-class, продолжает бизнесмен, но говорить о них подробнее отказывается. Больше дженериков Пока инновационные препараты в основном только разрабатываются, основную выручку Biocad приносят дженерики и биоаналоги: по данным IMS Health Russia, из 8,9 млрд руб. выручки в 2015 году на оригинальные «Альгерон» и препараты линейки «Генферон» пришлось только 12,5% продаж - 1,1 млрд руб. (здесь и далее данные о продажах - IMS Health Russia). «Дженерики в нашем портфеле преобладают, потому что их быстрее разрабатывать, - объясняет Морозов. - В дальнейшем мы сфокусируемся на разработке оригинальных препаратов, но время от времени будем выпускать и дженерики [с коротким циклом разработки]». От биоаналогов компания планирует отказаться.

Сейчас в портфеле разработок у Biocad два биоаналога и десять дженериков. В этом году Biocad рассчитывает увеличить выручку на 40% за счет вывода на рынок еще двух противоопухолевых биоаналогов - бевацизумаба и трастузумаба, которые вышли из-под патентной защиты в 2015 году. У Biocad, считает гендиректор IMS Health Russia Николай Демидов, «очень хорошее планирование по выводу аналогов тех препаратов, которые выходят из-под патентов». Права на бевацизумаб (оригинальный препарат «Авастин») и трастузумаб («Герцептин»), так же как и на ритуксимаб («Мабтера»), принадлежали Roche. В 2015 году от продажи трех этих препаратов, по данным IMS Health Russia, Roche выручила 12,6 млрд руб., в 2014 году - 17,3 млрд руб. В ближайшие несколько лет Biocad планирует выводить препараты против самых «дорогих» болезней, в том числе онкологических и аутоиммунных, говорит Морозов. Будут среди них и дженерики лекарств, выходящих из-под патентной защиты. Несмотря на то что пока основной портфель Biocad составляют дженерики и биоаналоги, примерно 70% выручки приходится на лекарства, сделанные из собственных субстанций (активное вещество препарата). Этим могут похвастаться далеко не все российские компании: из 350 производителей лекарств в России в прошлом году производством собственных субстанций занимались, по данным Беспалова, только 45 (меньше 13%). Убрать конкурента 90% продаж Biocad в 2015 году принесли поставки по госзакупкам, свидетельствуют данные IMS Health Russia. Причем большую часть выручки - 67%, или около 6 млрд руб. - обеспечила программа дополнительного лекарственного обеспечения (ДЛО; поставки лекарств для льготников; IMS учитывает поставки по программе «7 нозологий» как ДЛО). Всего продажи лекарств компании, по данным IMS Health Russia, составили в 2015 году 8,9 млрд руб.

Biocad успешно встроилась в государственную политику импортозамещения в фармацевтике. В принятой в 2009 году «Стратегии национальной безопасности РФ» создание инновационных кластеров и научно-исследовательские разработки в фармацевтической отрасли были признаны приоритетной задачей. Госпрограмма «Фарма-2020» с бюджетом 99,4 млрд руб. предусматривает увеличение рыночной доли отечественных лекарств и рост числа компаний, занимающихся технологическими инновациями в фармацевтике и медицине. Наконец, в декабре 2015 года премьер-министр России Дмитрий Медведев подписал постановление об ограничении госзакупок импортных лекарств, включенных в перечень жизненно необходимых и важнейших лекарственных препаратов. По этому постановлению после 31 декабря 2016 года импортный препарат не может участвовать в госзакупках, если есть предложение хотя бы от двух отечественных поставщиков. Морозов настаивает, что ориентирует бизнес «не на госзакупки, а на решение определенных проблем». Еще в 2013 году основным генератором выручки Biocad были противовирусные препараты «Генферон» и «Генферон лайт»: по данным IMS Health Russia, от их продаж компания выручила 858,3 млн руб. (36%). Больше 95% этих лекарств продавались на коммерческом рынке.

Но в 2014 году истек срок патентной защиты противоопухолевого препарата ритуксимаб, который под брендом «Мабтера» продает швейцарская Roche. В России препарат упаковывался на заводе «Фармстандарта» в Уфе, «Фармстандарт» же был и остается дистрибьютором препарата. Ритуксимаб государство закупает по программе «7 нозологий» (включает препараты для лечения самых дорогостоящих заболеваний): в 2013 году Roche как единственный производитель поставила этого лекарства на 8,4 млрд руб. Уже в 2014 году Biocad вывела на рынок свой дженерик ритуксимаба под брендом «Ацеллбия». В первый год Biocad поставила государству препарата на сумму 268,8 тыс. руб., остальное поставила Roche, общая сумма поставок составила 9,1 млрд руб. А в 2015 году, по данным IMS Health Russia, продажи «Ацеллбии» по госзакупкам составили уже 5,4 млрд руб., «Мабтеры» - 3,5 млрд руб. (общая сумма поставок - 8,9 млрд руб.). В разработке дженерика ритуксимаба Biocad помогло государство: для этого Минпромторг предоставил компании субсидию примерно на 285 млн руб., рассказывал «Ведомостям» замминистра промышленности и торговли Сергей Цыб. Эффект от этих вложений уже в конце 2014 года он оценивал в 6 млрд руб. Помощь от государства Biocad - «активный участник государственных программ, направленных на развитие российской фармацевтической промышленности», говорит представитель Минпромторга. Компания, по его словам, выполнила и выполняет больше десятка государственных контрактов по организации производства и проведению клинических исследований инновационных и импортозамещающих лекарств на общую сумму порядка 1 млрд руб. После вывода «Ацеллбии» выручка Biocad взлетела на 180%, до 8,4 млрд руб. в 2014 году (компания учитывает выручку от поставок препарата в 2015 году в отчетности за 2014 год). Интересы Biocad и акционеров «Фармстандарта» могут пересекаться не только по ритуксимабу. В 2015 году, по данным RNC Pharma, 70% из 1,5 млрд руб. госзакупок интерферона бета-1б обеспечил «Генериум», около 25% - Biocad. «Генериум», по данным «СПАРК-Интерфакс», принадлежит ЗАО «Лекко». Эта компания - в 100-процентной собственности «Фармстандарта», указано в отчетности компании. Один из лоббистов фармацевтического рынка, попросивший не называть его имени, считает, что «Фармстандарт» мог вложиться в конкурента, чтобы цены на торгах после вывода дженериков не снижались слишком сильно. Морозов все вопросы о возможности согласованных действий называет «полным абсурдом». «У «Фармстандарта» есть свои акционеры, у Biocad - свои, - говорит он. - Любая компания стремится к максимизации своей прибыли. А по вашей логике выходит, что я должен сказать «Фармстандарту»: «Ты давай дома сиди, а я буду зарабатывать». Ну и как на это посмотрят акционеры «Фармстандарта»?» Гендиректор «Генериума» Дмитрий Кудлай тоже настаивает, что «говорить о каких-то договоренностях между компаниями невозможно». Не видит проблемы и ФАС. «Фармстандарт» владеет всего 20% в Biocad, и это не создает угрозы нарушения антимонопольного законодательства», - сказал РБК начальник управления контроля социальной сферы и торговли ФАС Тимофей Нижегородцев. В 2015 году государственный сегмент рынка был, по данным IMS Health Russia, примерно вдвое меньше коммерческого: 308,3 млрд руб. против 631,7 млрд руб. (по данным DSM Group, 322,9 против 740,6 млрд руб. соответственно).​ Biocad будет владеть своим сегментом рынка госзакупок до тех пор, пока «государство будет закупать дженерики и выстраивать административные барьеры для иностранцев», считает заместитель гендиректора Stada CIS Иван Глушков. Это сектор с ограниченным числом пациентов и ограниченным финансированием, а стратегия государства может измениться, предупреждает он. Директор ГБУ НИИ организации здравоохранения и медицинского менеджмента департамента здравоохранения города Москвы Давид Мелик-Гусейнов, напротив, уверен, что госзакупки - «понятный, надежный сегмент», стабильный спрос в котором будет всегда. «Дима неугомонный» Морозов увлечен идеей поставлять лекарства за границу. В 2015 году экспорт принес компании только 4% выручки. «Мы поставляем лекарства во Вьетнам, Шри-Ланку, страны СНГ, - перечисляет Морозов. - Пока это небольшие объемы, но наши препараты сейчас проходят регистрацию в 47 странах. Как только процесс регистрации завершится, продажи препаратов за рубежом существенно вырастут». Сможет ли Морозов и дальше конкурировать с международными фармацевтическими гигантами? «Дима неугомонный и, несомненно, будет подтягивать всю компанию к нормальному западному уровню, - считает хороший знакомый Морозова, попросивший об анонимности. - Но не думаю, что при нашей жизни они сравняются с кем-то из Big Pharma: они передовые для России, но до западных компаний-лидеров им пока как до неба. Мы слишком сильно отстали, и нужны слишком большие инвестиции».

Дмитрий Морозов - профессиональный финансист, основатель и генеральный директор компании BIOCAD. Он сумел построить организацию, благодаря которой высококачественные дженерики российского производства начали пробивать стену лекарственной зависимости, а пациенты с онкологическими, аутоиммунными и другими тяжелыми заболеваниями получили доступ к качественному лечению. «ВИ» побеседовал с Дмитрием, чтобы узнать, какие инвестиции помогли ему прийти к успеху, и что он считает главным в процессе развития инновационного бизнеса.

- Как Вы начинали BIOCAD?
- Надо сказать, что я не биолог, не медик и не фармацевт. Я профессиональный финансист и до 2001 года делал бизнес в банковском секторе. Толчком к смене сферы стала стажировка в японском университете Кейо, куда я попал по президентской программе. Там мой взгляд на бизнес стал более широким. Узнав, что во всем мире приоритетными сферами инвестиций являются индустрия развлечений, информационные и биотехнологии, я всерьез задумался. Биофармакология заинтересовала меня именно тем, что в то время в России это было непаханое поле: большая часть лекарств закупалась за рубежом, а собственного производства не было вовсе. В строительство завода в подмосковном селе Петрово-Дальнее я вложил $ 8 млн. Потом, после неизбежных, видимо, на старте, потерь времени и денег, удалось наладить и исследовательскую работу, которая я нашей отрасли является залогом успеха. В 2002 году BIOCAD выкупил часть Института инженерной иммунологии в подмосковных Любучанах, который был в состоянии банкротства. Нашей целью было создать конвейер новых разработок, которые осуществляются на разных этапах от создания молекулы до клинических испытаний - так называемый «pipeline», лежащий в основе биотехнологического бизнеса на Западе. И уже через три года на рынок вышел первый оригинальный препарат компании BIOCAD — свечи с противовирусным белком-интерфероном «Генферон». Продажи этого препарата для лечения инфекционно-воспалительных заболеваний мочеполовой системы уже в первый год достигли $1 млн. Для сравнения скажу, что вывод на рынок ближайшего конкурента нашего препарата потребовал в пять раз больше времени -15 лет.
- Как вам удалось так выстроить процесс?
- По первому опыту сотрудничества с российскими учеными я осознал, что есть серьезная проблема: они не отвечают за результат. Ни одна из двух групп, с которыми мы в 2001 году заключили контракты на разработку нового экономичного способа сушки бактерий, не добились поставленной цели. В одном институте после двух лет работы сообщили, что исследования результата пока не дали, нужен еще год и дополнительные деньги. Во втором технологию, вроде бы, разработали, но она оказалась неприменимой на производстве: в лаборатории все получалось, а на заводе все бактерии погибали. На этих контрактах BIOCAD потерял около $20 000 - будем считать, что это плата за науку. В Любучанах я контролировал все процессы. И прежде всего, поступление средств и распределение грантов - это был самый болезненный вопрос. Но дело удалось поставить, в 2006 году у нас появился второй хит продаж - биоаналог филграстима «Лейкостим», предназначенный для восстановления количества нейтрофилов в крови онкологических больных после курса химиотерапии. Этот препарат быстро завоевал популярность и уже к 2011 году занял долю рынка более 60%.
- За счет чего достигнут такой рост?
- Здесь три фактора стали ключевыми. Во-первых, наш препарат настолько же эффективен, как западный аналог. Во-вторых, он дешевле на 30-50%. В-третьих, производство находится в России, и нам проще обеспечивать потребности страны. Ведь ни для кого не секрет, что наиболее эффективные и современные западные препараты не только дорого стоят - их еще и трудно раздобыть. Поэтому многим пациентам передовая терапия недоступна. А ведь речь идет об очень тяжелых заболеваниях. Медики, скованные рамками государственного финансирования, тоже довольны - они охотнее назначат более доступный отечественный дженерик и будут при этом уверены в его эффективности.
- Получается, что отечественно биофармацевтическое производство позволяет государству эффективнее распределять бюджетные средства. А что само государство, охотно ли оно инвестирует в вашу сферу?
- Проблема лекарственной зависимости, слабости отечественной биофармакологии - не секрет для власти, и эти проблемы государство старается решать. Речь идет, прежде всего, о стимулировании исследований и разработок эффективных отечественных препаратов в рамках федеральной целевой программы «Фарма-2020», которую реализует Минпромторг. Другой путь поддержки - помощь в организации производства. Например, в 2010 году BIOCAD начал программу разработки онкологических препаратов на основе моноклональных антител. Это биоаналоги таких известных лекарств для раковых больных, как ритуксимаб, бевацизумаб и трастузумаб. И когда нас пригласили стать резидентами ОЭЗ «Санкт-Петербург», где обеспечена необходимая инфраструктура, есть таможенный пост, действует специальный налоговый режим, мы, конечно, согласились. В 2013 году в ОЭЗ «Санкт-Петербург», на площадке «Нойдорф», мы открыли уникальный для России производственный комплекс по выпуску препаратов на основе моноклональных антител. Это первое в России и в Восточной Европе коммерческое производство субстанций препаратов на основе моноклональных антител - наиболее дорогостоящего, высокотехнологичного и перспективного класса лекарственных средств.
- Куда планируете поставлять продукцию?
- Мы намерены на 100% удовлетворить потребности российских пациентов, которые сейчас обеспечены лишь на 40%, в зависимости от вида заболевания. Кроме того, за счет конкурентной цены и высокого качества наши дженерики будут востребованы за рубежом. По сегодняшним подсчетам, объем экспорта может составить $180-260 млн. в год.
- А собственные разработки, помимо «Генферона», у вас уже есть?
- Да, в 2013 году BIOCAD вывел на рынок «Альгерон» - первый в стране отечественный инновационный препарат пегилированного интерферона альфа для лечения гепатита С. Таких препаратов, отвечающих стандартам лечения гепатита С, на сегодняшний день существует всего два в мире. И с появлением отечественного препарата эффективное лечение этой тяжелой болезни станет гораздо доступнее российским пациентам.
- Как, по вашему мнению, лучше всего использовать инвестиции в биотехнологиях?
- В нашей сфере чрезвычайно важна (и очень затратна) исследовательская часть. От разработки молекулы до ее выхода на рынок - огромная дистанция, множество сложных этапов, и на каждом из них, увы, возможен провал. По сути, из сотен молекул, которые разработаны на первом этапе, к финишу приходят даже не десятки - единицы. BIOCAD сегодня является признанным лидером по числу клинических исследований в России. Мы выигрываем ежегодно несколько конкурсов на производство оригинальных и воспроизведенных лекарственных средств, которые организуются в рамках ФЦП «Фарма - 2020». И благодаря тому, что у нас есть государственные инвестиции, сегодня в BIOCAD в завершающей стадии разработки находятся четыре новых препарата. У самой компании, несмотря на все успехи, просто не было бы ресурсов на одновременное финансирование четырех разработок.
- У вашего бизнеса есть и глобальная перспектива?
- Уже сегодня BIOCAD присутствует в России, Белоруссии, Бразилии, Китае, Индии и США. В 2013 году мы начали трансфер технологий разработки и производства препаратов на основе моноклональных антител в Бразилию, Турцию, Марокко, Индонезию и Малайзию. При нашем участии в Бразилии будет построен завод и создан «Совместный центр биотехнологий» (Joint Center of Biotech Excellence. Мы подтверждаем своим примером, что развитие инновационного бизнеса в России возможно. Важно только грамотно распоряжаться ресурсами и не ожидать того, что путь к большому успеху будет легким.

Текст: Анна Штурм

Интервью с бизнесменами обычно не слишком увлекательны. Хотите, я вам расскажу о своих романах?

Почему бы и нет?

Их у меня их три. Очень серьезный роман с моей женой, он длится уже больше двадцати лет. Серьезный роман с Петербургом. И роман с наукой, которая позволяет нам делать наш уникальный бизнес, с одной стороны, помогающий людям, а с другой - очень выгодный.

Прекрасно, а теперь давайте о каждом поговорим подробнее. Как вы пришли к роману с наукой?

Это был непростой путь. Я занимался дзюдо в спортивной школе, где мы проводили по двести дней на сборах и всерьез, конечно, не учились. Затем два года служил в армии, в спортивной роте, а вернувшись домой, в Москву, задумался о том, куда двигаться дальше. На самом деле армия поставила мне голову на место. В середине 1980-х профессиональные спортсмены шли либо в бандиты, либо в милиционеры или продолжали службу в армии сержантами и прапорщиками. Меня ни один из этих вариантов не привлекал. Мама рекомендовала поскорее найти какую-нибудь работу, а с отцом я посоветоваться не мог: крупный ученый-физик, он уехал в Америку, еще когда я учился в третьем классе, а вернулся в Россию относительно недавно, уже пожилым человеком. За год я выучил курс средней школы и поступил в мой первый вуз, который был тогда настолько престижным, что конкурс в него достигал двадцати восьми человек на место - больше, чем в МГИМО. Это был Технологический институт Министерства бытового обслуживания населения, Минбыта РСФСР, и его выпускники становились директорами телеателье, а советские телевизоры ломались непрерывно. Учиться мне понравилось - уже в конце 1990-х, будучи к тому времени заместителем председателя правления банка «ЦентроКредит», я получил второе высшее образование, окончив Российскую экономическую академию имени Плеханова по специальности «Финансы и кредит», а затем получил и MBA в московской бизнес-школе «МИРБИС». Очень много мне дала стажировка в известнейшей Школе бизнеса Университета Кэйо, одного из трех лучших японских вузов. Так, с тех пор у меня установились дружеские отношения с профессором Мицуаки Симагути, которого в этой стране называют наместником бога на земле по вопросам маркетинга. Но главное, что там я получил возможность посмотреть на привычные вещи с совершенно другой точки зрения. Работа в банке в 1990-х была мне интересна: вся финансово-кредитная система только строилась, жизнь кипела. Затем эта движуха закончилась, а после Японии изменилось и мое мировоззрение - я понял, что просто покупать и продавать акции в ежедневном режиме мне будет скучно, хочется сделать в жизни что-то достойное. Это называется видением: важно выстроить картинку желаемого будущего и настойчиво к ней идти. Главное, чтобы хватило сил и времени дойти, но в результате вы получаете то, что получаете, - успех.

К чему же привела эта переоценка ценностей?

Я пошел к коллегам-банкирам и сказал, что собираюсь построить фармацевтический завод, все покрутили пальцем у виска, я продал свои акции банка и в 2001 году создал компанию Biocad. Фармбизнес - жесткий, не для слабонервных, он построен на тех непростых ситуациях, в которые попадают люди. Чтобы чего-то добиться в этой чрезвычайно сложной и закрытой сфере, нужно в нее очень глубоко погрузиться. В России биотехнологические компании, у которых что-то получилось, можно пересчитать по пальцам, хотя создавалось их когда-то достаточно много, в основном выходцами из академической среды. Они по привычке советских времен хотели зарабатывать деньги не на результате, а на процессе - на долгих исследованиях, которые зачастую ни к чему не приводили. Но когда вы тратите собственные деньги, то вынуждены думать о создании реальных лекарств, которые будут лечить людей, а вам давать возможность зарабатывать и двигаться дальше. Это принципиально другой подход, и когда я купил старый советский НИИ в поселке Любучаны Московской области, года три ушло на изменение сознания ученых. Зато сейчас те, кто остался, являются настоящими апологетами нашей системы. Молодым же специалистам, которые три с лишним года назад пришли работать сюда, в петербургскую лабораторию, уже и объяснять ничего не нужно, они изначально бизнес-ориентированы. В результате в нашей компании множество талантливых людей, которые разрабатывают продукты с высокой добавочной стоимостью.

Вы сразу поняли, что смыслом деятельности Biocad является увеличение продолжительности жизни людей и улучшение ее качества?

Не сразу. Нужно понимать, ради чего вы чем-то занимаетесь. Чем лучше людям, тем лучше нам - у фармацевтических компаний эта зависимость прямая. Ведь можно найти достаточно способов заработать больше и с меньшими затратами, чем вкладываясь в исследования молекул, результата которых нужно ждать несколько лет. В нашей индустрии можно элементарно делать аналоги западных лекарств, и, кстати, мы этим тоже занимаемся, чтобы иметь определенный жирок для выпуска продуктов завтрашнего дня. Но так сложилось, что мы работаем в основном в самой сложной области - онкологии и аутоиммунных заболеваний. Первыми в России десять лет назад сделали генно-инженерный биологический препарат для облегчения состояния людей после химиотерапии. Другое наше лекарство предназначено для лечения рассеянного склероза. В последнее время все очень быстро меняется - например, гепатит С, который еще недавно считался неизлечимым, сегодня побеждается с помощью производимого нами препарата. Только что произошел прорыв в лечении рака кожи и создан онкологический блокбастер номер один в мире - лекарство на основе блокатора PD-1, дающее колоссальный эффект при меланоме и раке легкого. Однако курс терапии им стоит 160 тысяч долларов, что совершенно невозможно для больных в наших условиях, поэтому мы должны сделать более доступный продукт - в начале следующего года приступим к клиническим испытаниям. Сейчас мы ждем разрешения Минздрава, чтобы в 2016 году начать производство биоаналога трастузумаба, спасающего женщин с агрессивной формой рака молочной железы. Но основные инвестиции делаем в препараты, которые рынок увидит лет через пять-семь лет. В определенном смысле мы ведем борьбу с несправедливостью природы, которая за миллионы лет эволюции сформировала свои правила и выбраковывает тех, кто, по ее мнению, уже не нужен, например - не способен больше приносить потомство, ведь не секрет, что пик заболеваемости раком груди приходится на период, когда женщины выходят из детородного возраста. Наша задача - изменить наследственный механизм, который заложен в каждом из нас. Параллельно мы боремся и с несправедливостью в системе здравоохранения, когда сталкиваемся с врачебной коррупцией или неправильным лечением. Ситуация с онкологическими заболеваниями в Петербурге никуда не годится: у нас одни из самых плохих показателей в России. В нашей стране до сих пор совсем молодые люди гибнут от тех видов рака, от которых в остальном мире уже не умирают. Мы пытаемся образовывать врачей и видим, что молодых талантливых онкологов много.

Компания производит тридцать продуктов, восемь из которых - биотехнологические. Вы можете доступным языком объяснить, что означает этот термин?

Человек - часть природы. Мы до сих пор не понимаем, почему в определенных случаях здоровые клетки превращаются в опухолевые, начинают делиться с бешеной скоростью и захватывать весь организм. Но мы знаем, что в природе есть элементы, которые помогают бороться с таким положением вещей. С помощью генной инженерии и молекулярной биологии мы перепрограммируем клетку, заставляя ее делать лекарства для человека. В нашем случае завод - это не огромное здание со станками, а масштабируемая лаборатория, автоматизированная настолько, что в ней с клетками работают лишь несколько специалистов. Вот что такое биотехнология. Конечно, это требует множества профессионалов в разных областях - в научно-исследовательских лабораториях трудятся молекулярные биологи, специалисты по генной инженерии, биоинформатике, медицинские эксперты. Мы интегрированы с мировой биофармацевтической наукой: наши ребята находятся на передовом ее крае, часто ездят за границу, выступают на семинарах. Препараты, которые сегодня разрабатывают крупнейшие мировые фармацевтические компании, не представляют для нас особой сложности, мы делаем похожие - не аналоги, а свои собственные разработки. Сейчас много говорят об импортозамещении, а мы занимаемся импортоопережением.
Человек в обозримом будущем очень сильно изменится, по мере накопления знаний мы будем вмешиваться в работу нашего генома, контролировать его, редактировать. Так, уже в скором времени можно будет по желанию менять цвет глаз. Через пятнадцать-двадцать лет возможны серьезные подвижки в продлении жизни: геномные препараты смогут снова включать те функции организма, которые природа выключает с годами. Тело не будет дрябнуть, методы биотехнологии позволят нам поддерживать его в хорошей форме в солидном возрасте. Но когда жизнь зрелых людей станет более качественной, наступят проблемы иного, уже психологического характера: что делать человеку, который за сто пятьдесят - двести лет своей жизни (а речь идет именно о такой ее продолжительности) успел побывать и бизнесменом, и художником, и журналистом, и архитектором и все это ему надоело? Подобные изменения в человеческой природе приведут к переменам в социуме - изменится государство в его нынешнем виде.

В прошлом году в общей сложности семьдесят процентов акций Biocad были проданы инвесткомпании Millhouse Романа Абрамовича и группе «Фармстандарт». Это был запланированный шаг? Почему вы остановились именно на этих партнерах?

У нас был выбор, мы могли предпочесть крупные транснациональные корпорации, такие как Pfizer и Amgen. Но нам нужны такие партнеры, с которыми мы гарантированно можем дальше строить компанию так, как это видим. Мы избрали вариант наиболее комфортный и выгодный для Biocad, для работающих здесь людей и для меня лично.

У компании есть филиалы и представительства в нескольких странах. Каковы их функции?

У каждого свои цели и задачи. Например, в Индии мы ведем большое количество клинических испытаний, скоро начнем продавать там свои препараты. С правительством Бразилии подписали договор о государственно-частном партнерстве, в рамках которого должны выпустить несколько продуктов и, возможно, построить в этой стране совместное предприятие, - это перспективный для нас рынок. В Китае идет интенсивная кооперационная работа с тамошними коллегами, многие разработанные нами фарммолекулы китайские компании хотят лицензировать и производить у себя, обсуждается возможность создания нескольких совместных предприятий. В Бостоне у нас вспомогательное подразделение, интеллектуальный хаб, обеспечивающий доступ ко всем самым современным западным технологиям, которые только можно купить за деньги. Через какое-то время эти филиалы займутся продажей по всему миру наших препаратов, процесс регистрации которых уже идет во многих странах. Сейчас мы планируем строительство еще одного завода в одной из стран Юго-Восточной Азии - у нас тесные связи с компаниями из Сингапура, Таиланда, Малайзии, Индонезии. На самом раннем этапе создания лекарств у нас уже существуют договоры либо на их поставку в будущем, либо на совместную разработку. То, что наши международные партнеры заранее хотят эти продукты, неожиданно даже для меня, я не думал, что с российской компанией будет происходить нечто подобное.

Как получилось, что вы переехали в Петербург?

Этому способствовала моя встреча с Валентиной Ивановной Матвиенко. Лет шесть назад на большом правительственном совещании по развитию фармацевтической промышленности я познакомился с тогдашним губернатором города. Она пригласила меня приехать в Смольный, и так получилось, что смогла уделить мне довольно много времени. Будучи по первому образованию фармацевтом, Валентина Ивановна прекрасно понимала важность наличия в городе такой индустрии и решила меня переманить: спросила, что нужно, чтобы я переехал в Петербург. Как раз в это время у нас чувствовалась нехватка земли для развития производства в Подмосковье, а Матвиенко предложила на выбор участки в разных районах города. Очень быстро было принято решение и о создании в Петербурге фармацевтического кластера с участием нашей компании. Мы базируемся на территории особой экономической зоны в Стрельне, где апреле 2012 года открыли офис компании и лаборатории, в сентябре 2013 года построили первую очередь ультрасовременного завода, сейчас возводим вторую и проектируем третью. В подмосковном Петрово-Дальнем попрежнему находятся производство и лаборатория, а в Любучанах размещается большой исследовательский центр. Здесь же, в Петербурге, мы создаем компанию моей мечты. Переезд дал дополнительный импульс ее развитию, на восемьдесят процентов обновился штат, появилось множество новых квалифицированных, креативных и при этом неизбалованных специалистов. Молодежь приходит к нам из Химико-фармацевтической академии, СПбГУ, Политехнического университета и Санкт-Петербургского академического университета (СПбАУ РАН), а средний возраст сотрудников - двадцать семь лет.
Я - московский парень со встроенным моторчиком, сформировавшийся в бурные 1990-е, но когда оказался в Петербурге, у меня открылось второе дыхание, снова стало интересно жить. Одна только привилегия ходить по городу пешком чего стоит! Теперь у меня квартира на Мойке, неподалеку от Исаакиевского собора, мое любимое место для завтраков - заведение «Тепло», для ужинов - «ЕМ» Эдика Мурадяна, а для встреч после ужина - «Винный шкаф» на Рубинштейна. В Москве другая культура, другие отношения между людьми, и прежде я просто не понимал, что в Петербурге так кайфово. Нет смысла переезжать из России за границу, когда у нас есть этот город с его качеством жизни, в том числе культурной.

Вы видите когото из сыновей продолжателем своего дела?

Не в моем стиле что-то кому-то навязывать. Я давно увлечен буддийской философией, и началось это погружение тогда, когда все было очень сложно с точки зрения развития компании. Если человек много страдает, он начинает искать причину этого и находит объяснения в определенном религиозно-философском течении. В моем случае именно буддийская традиция дала ответы на многие вопросы, которые мучили меня, позволила более трезво смотреть на то, что все мы рано или поздно уйдем, помогла выстраивать отношения не только вовне, но и в семье. По буддийским представлениям мы лишь физические родители своих детей, до восемнадцати лет должны заботиться о них, а потом каждый сам выбирает путь. У всякой души есть свое предназначение в жизни - кем захочет, тем пусть и будет. Мои сыновья очень разные: старший, Артем, - спортсмен-регбист, даже выступает за сборную Петербурга; cредний, Леша, в свои пятнадцать лет увлечен физикой, и мы с ним обсуждаем черную материю; а младший, Миша, - веселый артист, поет и танцует. Правда, жена, которая занимается воспитанием детей в повседневном режиме, не всегда разделяет мою философию. (Смеется.)

Дмитрий Морозов входит в топ-500 резерва управленческих кадров, находящихся под патронажем президента РФ. Является членом Совета по развитию фармацевтической и медицинской промышленности при правительстве РФ. Соавтор концепции «Фарма 2020» . Он поддерживает молодежный спорт: регби-клуб «Нарвская застава» в Петербурге и секцию ушу в Подмосковье. В компании Biocad работает тысяча сотрудников, триста из которых - ученые и исследователи. Ее офисы и представительства расположены в США, Бразилии, Сингапуре, Китае, Индии. По итогам 2014 года оборот Biocad вырос в три раза и достиг двухсот миллионов долларов. Сегодня в разработке у компании находится более сорока препаратов.

Развенчивая мифы

Дмитрий Морозов: фармацевтика – сложный бизнес, но если не бояться трудностей, вы получаете постоянно растущий рынок

В рейтинге «200 самых прибыльных компаний Северо-Запада по итогам 2013 года», который был подготовлен аналитическим центром журнала «Управление бизнесом» (№ 16, «На внутренний спрос»), компания BIOCAD (ЗАО «Биокад») заняла 101-е место. В интервью журналу основатель и генеральный директор компании BIOCAD Дмитрий Морозов рассказал о новых проектах компании, оценил перспективы фармацевтической отрасли и предложил больше доверять отечественным производителям.

– В феврале этого года вы объявили о многократном, с 330 млн до 3 млрд рублей, увеличении объемов инвестиций в строительство второй очереди производственного комплекса, расположенного в ОЭЗ «Нойдорф». Это заявление прозвучало в диссонансе с комментариями других бизнесменов и представителей власти о кризисе в промышленности и необходимости туже затянуть пояса. На чем основан ваш оптимизм?

В условиях уменьшения конкурентного давления есть хорошая возможность добиться большего успеха. Надо увеличивать объемы производства, потому что образуются свободные ниши – Это, скорее, не оптимизм, а обычный расчет. Сейчас исключительно удачное время для расширения объемов производства. Западные фармацевтические гиганты – «Биг Фарма» – потеряли половину доходов, полученных в России, из-за девальвации рубля. Это серьезные суммы для компаний, которые ведут свои балансы в национальных валютах. Соответственно, мы наблюдаем постепенное снижение активности «Биг Фармы» в России, отказ от программ лояльности, маркетинговых акций. Что нужно делать в этот момент? Все с точностью до наоборот. В условиях уменьшения конкурентного давления есть хорошая возможность добиться большего успеха. Надо увеличивать объемы производства, потому что образуются свободные ниши в разных нозологических сегментах. Поэтому мы и приступили к строительству второй очереди завода. Потребность в инновационных препаратах будет расти, поэтому мы намерены заранее обеспечить производственные мощности.

– Но где возьмете заявленные 3 млрд рублей? Кредиты ныне дороги…

– А зачем нам кредитные ресурсы? Самые лучшие инвестиции – в себя. То, что мы постоянно и делаем. Мы уже много лет не выплачиваем дивиденды, у нас большой накопленный собственный капитал. Мы строим на собственные деньги. И это не инвестиции со стороны акционеров – строительство обеспечим за счет текущего финансового потока. Еще в бизнес-школах учат: если вы хотите развивать свой бизнес, не забывайте оставлять собственный капитал внутри компании. Невозможно жить только за счет кредитов. А в России зачастую компания заработает денег, выплатит дивиденды акционерам, а оборотные средства формирует за счет кредитных ресурсов. Потом все бегают и кричат, как все плохо, проценты по кредитам выросли.

Снять туземные одежды

– В стране активно реализуется программа импортозамещения. Вас можно назвать адептом программы развития отечественной фармацевтической промышленности, вы уже давно выступаете против масштабного присутствия в России представителей «Биг Фармы»…

– Я был одним из авторов программы «Фарма 2020», в которой изначально была сделана ставка на развитие собственной фармацевтической промышленности. Считаю эту программу одной из самых успешных в стране, она грамотно сделана, разбита на этапы, от простого к сложному. На первом этапе – воспроизведение уже известных препаратов, на втором – импортозамещение более сложных, инновационных. И наконец, в рамках третьего этапа предусматривается создание региональных инновационных центров.

Государство выделило под программу «Фарма 2020» инвестиции, на первом этапе программа носила посевной характер, достаточно много компаний получили финансирование от государства. Да, в каких-то проектах деньги ушли в песок, но большинство компаний получили необходимые технологические навыки. Сформировался серьезный фармацевтический костяк, который может исполнить поставленные задачи. Мы видим синергетический эффект: заинтересованность государства в том, чтобы много продуктов было локализовано, и одновременно – интерес компаний к собственному развитию. Когда интересы государства и бизнеса совпадают, получается очень хороший результат.

– Представители «Биг Фармы» обрадовались успехам российских компаний?

– Они долго не могли поверить в то, что мы сможем за короткое время совершить столь масштабный рывок. Я часто говорю о том, что Россия для «Биг Фармы» – обычный туземный рынок, и западные фармацевты постоянно говорили о том, что «туземцы» сами ничего нормального сделать не смогут. Им надо смириться, склонить голову и платить много денег за импортные лекарства. И этот миф, что в России невозможно создать качественную фармацевтическую промышленность, культивировался много лет. Но и мы, и наши коллеги своими примерами доказываем, что это не так: можно работать, создавать современные продукты, строить высокотехнологические заводы.

Многие зарубежные компании работают в фармацевтике несколько десятилетий, а то и столетия. Российские компании в этом смысле совсем молоды – BIOCAD, к примеру, всего 13 лет. И когда общаемся с зарубежными коллегами, зачастую слышим скептические оценки. Но эти коллеги не учитывают два важных фактора: ускорение научно-технического прогресса и, что более важно, то, что в России много умных людей. Тот путь, который прежде компании проходили – условно – за 20 лет, теперь можно пройти за 10. Да, отечественная фарма еще многому должна научиться. И мы обучаемся с удовольствием. Но при этом уже достаточно сильны, чтобы громко заявлять о себе на глобальном рынке.

К примеру, сейчас рассматриваем возможность создания совместного предприятия с американской компанией Baxter. 80% технологий – отечественные, то есть BIOCAD выступает поставщиком технологических решений. Baxter берет на себя вопросы качества, продвижения на международных рынках. Еще один проект, надеюсь, реализуем в Марокко. Мы давно работаем в этой стране, уже есть несколько проектов с местными фармацевтами. Теперь обсуждается вопрос строительства завода, аналогичного петербургскому. Причем заинтересованность в этом высказывалась представителями королевской семьи Марокко. Приятно, когда инициатива идет с марокканской стороны, а мы выступаем как доноры технологий.

Как только мы начали активно заниматься продвижением наших технологий, препаратов на экспорт, оказалось, что существует огромный пласт потенциальных потребителей, которые просто устали от засилия «Биг Фармы». Отношение западных компаний к другим, как к туземцам, уже всех достало, потому что фармацевтическая отрасль в развивающихся странах динамично растет. Но «Биг Фарма» как говорила, так и говорит. Приходится доказывать на практике наши возможности, общаться с потребителями, предлагать выстраивать взаимовыгодную политику по препаратам. И мы видим большой спрос на российские препараты. Бывает, что подписываем договор на поставку препарата в момент, когда этот препарат еще не зарегистрирован. Это чуть ли не высшая форма доверия, которая и формирует наш оптимизм.

Учитывая, что субстанции мы делаем в России, девальвация рубля сыграла на укрепление наших позиций на экспортных направлениях. По критерию «цена – качество» мы имеем очень большое преимущество в сравнении с зарубежными производителями.

– Но ведь конкуренты всегда могут сказать: не берите российское, берите наше, оно более высокого качества…

– «Суперкачество» импортных лекарств – еще один устойчивый миф. Какое может быть суперкачество, если стандарты в фармацевтике тщательно прописаны и регулирующие органы во всех странах строго следят за их соблюдением.

Чтобы начать работу на том или ином рынке, надо сначала доказать, что ты соответствуешь всем требованиям. Если регулятор зарегистрировал препарат, значит, он уже априори соответствует стандартам. Разговоры о том, что лекарство может быть «более качественным», – глупость абсолютная.

Не ленись и делай

– Как в целом вы оцениваете ситуацию в российской фармацевтической промышленности?

– Антикризисный план у нас есть, но нужно всегда помнить о том, что отечественная фарма сильно отличается от других сегментов промышленности. Мы за несколько лет выросли практически с нуля. Те заводы, которые строились в Советском Союзе, так в том времени и остались. Рывок обеспечили компании, которые начали развиваться как раз в рамках программы «Фарма 2020».

– И что обеспечило столь мощный рост?

– Несправедливая ситуация, которая сложилась к началу 2000-х годов на фармацевтическом рынке России. Когда развалился Советский Союз, чиновникам было не до отечественных фармацевтических предприятий, стояла банальная задача – чтобы лекарства просто были на рынке. Открыли границы, и все, кто хотел зайти, – зашли. А почему не зайти, если люди своими руками отдают внутренний рынок, да еще и не регулируют его?

В итоге на отечественном фармацевтическом рынке сформировалась привлекательная для производителей ценовая политика. Высокий уровень доходности и послужил своеобразным катализатором. Да, это очень сложный бизнес, сильно зарегулированный и наукоемкий, но если не бояться трудностей, развиваться под лозунгом «Не ленись и делай», то вы получаете постоянно растущий рынок: как минимум 12% роста в год он показывает всегда. Это, конечно, привлекательно.

Рисков в отрасли стало гораздо меньше. Самый большой риск, который существовал, – неверие в то, что в России что-то можно сделать. Когда мы приходили к врачам со своим первым биоаналоговым препаратом и показывали его – они не верили. Много сил и времени тратили на разрушение мифов. А теперь на нашем примере и примере наших коллег видно, что и чиновники поверили, и врачи поверили.

Еще очень важно производителям общаться друг с другом. Не так давно один из сотрудников BIOCAD вернулся с зарубежной выставки, рассказал о рамановской спектроскопии (вид спектроскопии, в основе которой лежит способность исследуемых систем к неупругому – рамановскому, названному так по имени открывшего этот эффект индийского ученого Чандрасекхара Венката Рамана, – рассеянию монохроматического света. – Ред.), которая позволяет, в частности, определить количество живых и мертвых клеток. Стоит 180 000 евро. Начали внутри компании обсуждать, прикидывать, как этот аппарат приспособить к нашим условиям. И однажды вдруг обратил внимание, что в нашем же бизнес-центре в «Нойдорфе» есть компания «Лазерные системы». Зашел к ним, показал информацию о приборе, спросил, смогут ли они сделать что-то подобное. Они говорят: без проблем, тем более что уже есть опыт разработки похожего лазера, для определения октанового числа бензина. Запустили с ними совместный проект, стоимость отечественного спектрометра ниже фактически в 10 раз.

– Тяжело ли России удерживать позиции на инновационном пути развития?

– Давайте не забывать, что современная Россия как государство еще очень молодо. С 1991 года прошло совсем немного времени, а выстраивать все пришлось заново. Очень многое для данного этапа инновационного развития уже сделано. Да, были ошибки. Одну из них мы уже исправили, в том числе на высшем уровне, – наконец-то сняли «розовые очки». А то ведь надели их несколько лет назад и ничего не хотели замечать. Цена на нефть – какая она хорошая, благодетели на Западе – какие они славные. Отечественный бизнес придушили в угоду иностранным инвесторам. Говорили: нет отечественных препаратов – ничего страшного, завезем. Теперь же очевидно, что рассчитывать нужно только на собственные силы. Должна наступить эпоха прагматизма в отношениях с зарубежными партнерами. Выгодно – делаем, невыгодно – не делаем.

В возрасте тинейджеров мы делаем много разных вещей, которые потом, уже лет в 40, не повторим, но это отличное время для творчества. Очень много интересного, в том числе инновационного, рождается на ровном месте.

– Но если говорить о тинейджерах в прямом смысле этого слова – есть ли кому творить? Звучат мнения, что молодежь сегодня массово уезжает за границу, так как не может найти себе места в России…

– Это тоже миф. Один из моих знакомых работал в Санкт-Петербурге, потом уехал в Стэнфордский университет. Теперь пишет жалобные письма: оборудование в лаборатории 10-летней давности, другой, более низкий, темп работы.

Пройдите по нашим лабораториям: средний возраст сотрудников 26–27 лет. Не хотят они уезжать, это уже другая молодежь. Если вы обеспечите им комфортную жизнь и достойную работу – зачем им куда-то ехать? По некоторым направлениям в BIOCAD на три года очередь из студентов и аспирантов. Они чувствуют себя частью международного сообщества, которое борется с серьезными заболеваниями. Благородно, интересно, выгодно – много стимулирующих факторов.

– Есть ли разница между сотрудниками научных институтов и инноваторами?

– Первые просто не понимают вторых. Инноваторы мыслят сроками, проектной работой, окупаемостью, временными рамками. А в научных институтах мысли другие. Разница между людьми, с которыми я взаимодействую каждый день, и теми, кто трудится в академических институтах, огромна. Научные сотрудники в институтах в основном используются для «декораций». Директор института рассказывает про науку и получает гранты из разных источников. Но чтобы их получать, нужны декорации. А декорации – это сами стены, сотрудники в халатах, приборы. На одной конференции подошел ко мне вот такой сотрудник института и долго пытался рассказать, что он там синтезирует. Я выслушал и говорю: «И кто же такую задачу вам поставил? 20 лет этим направлением уже никто не занимается. Это тупиковый путь, забросили и забыли. Вам не то направление показали».

Есть, безусловно, бодрые и интересные институты. Общаемся с Академическим университетом Жореса Алферова, там куча молодежи – бегают, решают задачи, нам с ними интересно разговаривать.

– Каким оказался для российской фармы в целом и для BIOCAD в частности минувший год?

– Непростым, но очень интересным. Были приняты поправки в ФЗ № 61 «Об обращении лекарственных средств», которые не только оказали благотворное влияние на фармацевтический рынок, но и отразили интересы отечественных производителей. Была серьезная борьба, представители «Биг Фармы» в рамках своей ассоциации пытались провести поправки, невыгодные российским фармпроизводителям. Мы, в свою очередь, тоже объединились, заручились поддержкой министерств и ведомств. И смогли добиться нужных нам изменений. Это большой успех, никогда такого не было, чтобы игроки рынка настолько сильно влияли на формирование тех правил, по которым предстоит действовать.

Что касается BIOCAD, то мы вывели на рынок биоаналог противоопухолевого препарата ритуксимаба, который является самым дорогим препаратом, закупаемым российским государством в рамках программы «Семь высокозатратных нозологий». До этого на протяжении многих лет лекарственное средство монопольно производила только одна иностранная компания – «Ф. Хоффманн-Ля Рош». Наш препарат стал № 1 в мире по объему продаж, обогнав другие биоаналоги ритуксимаба.

Мотивация на успех

– Компания создавалась в Москве. Почему было принято решение о переносе головного офиса в Санкт-Петербург?

– Многоступенчатая была история. Несколько лет назад в подмосковном Зеленограде проходило совещание с участием первых лиц государства, посвященное развитию фармацевтической отрасли. Мы на нем презентовали проекты, обсуждали проблемы. В зале присутствовала Валентина Матвиенко, которая на тот момент была губернатором Санкт-Петербурга. После совещания мы с ней встретились, и она пригласила меня приехать в Петербург для обсуждения перспектив фармотрасли. Ей ведь эта тема не безразлична, она, как известно, окончила Ленинградский химико-фармацевтический институт. Я приехал, мы проговорили несколько часов и в ходе беседы затронули тему создания фармацевтического кластера. Концепцию кластера можно было написать легко, поговорив с другими игроками рынка.

Затем Валентина Ивановна спросила, что необходимо сделать, чтобы переманить BIOCAD в Петербург. А мы в тот момент уже испытывали проблемы в Подмосковье, в поселке Любучаны, где был построен первый завод. Земельный участок там ограничен в размерах и не позволяет развивать производство. Поэтому нам прежде всего требовалась земля, чтобы построить современное предприятие, тем более что соответствующий проект уже был одобрен в правительстве. Тут же, во время нашей беседы, в кабинет принесли карту Санкт-Петербурга, и мне предложили выбрать место.

Сначала выбрали для строительства завода один из свободных земельных участков в Пушкине. Вариант с особой экономической зоной «Нойдорф» в Стрельне возник уже потом. Мы приехали, посмотрели территорию, нам понравилось. Здесь реально работающие налоговые льготы, которыми мы пользуемся. Получили землю, построили завод. Получили доступ к совершенно блестящим кадровым ресурсам, менее избалованным, чем в Москве, но выше с точки зрения качества. Открыли кафедру в Санкт-Петербургской медико-фармацевтической академии. В общем, на первом этапе нужно было просто решиться и переехать. Мы взяли и переехали. И совершенно об этом не жалеем.

– BIOCAD производит серьезные госпитальные препараты. Это был осознанный выбор в момент создания компании?

Вiotech не борется с простыми заболеваниями, которые можно вылечить лекарствами из аптеки. Из пушки по воробьям не стреляют – Я не создавал фармацевтическую компанию, когда мы только стартовали. Мы изначально заявили о себе как о биотехнологической компании. Все сложные фармацевтические продукты по определению biotech, и этим обусловлен наш выбор. Задача была – сделать в России качественный biotech. Он не борется с простыми заболеваниями, которые можно вылечить лекарствами из аптеки. Из пушки по воробьям не стреляют. Мы выпускаем лекарственные средства и субстанции по направлениям: гинекология/урология, онкология и гематология, аутоиммунные и инфекционные заболевания. Для сложных терапий, которые проходят в условиях стационаров. В основном этот сегмент лечения оплачивается государством. Биоаналоги на основе моноклональных антител ничем не уступают оригинальным лекарственным средствам, но стоят на 15–30%
меньше оригиналов. Эта разница дает возможность государству обеспечить большее число пациентов высокотехнологическими препаратами.

Первым нашим препаратом в онконаправлении был Лейкостим®, который снижает тяжелые последствия химиотерапии. За два года с момента выпуска этого препарата мы захватили 60% российского рынка. Это, кстати, к вопросу об экспорте. Всегда говорят: надо поставлять продукцию за границу. Но у нас и тут непаханое поле. Гигантский локальный рынок, надо тут жить и развиваться. А уже потом идти за границу.

– Большинство препаратов компании предназначено для борьбы с онкологическими заболеваниями. Почему решено уделить особое внимание
этому направлению?

Есть личная мечта: победить какую-либо из форм рака. Надеюсь, человечество получит необходимые для этого знания – Нам неинтересно делать препараты – условно – от мигрени. Борьба с неизлечимыми заболеваниями бодрит с точки зрения амбиций. Ставя задачи очень высокого уровня, вы всегда по пути их решения приобретаете огромное количество компетенций. И всегда получаете дивиденды, так как работаете на передовом крае науки. У вас лучший персонал, лучшие процессы, лучшие исследования. И у вас лучшие продукты. Чем выше амбиции, чем выше планка, чем больше еще не решенных задач – тем интереснее и перспективнее. Да, у меня есть личная мечта: хочу победить какую-либо из форм рака. Надеюсь, человечество получит необходимые для этого знания. И я лично, и наша компания хотим участвовать в решении этой задачи.

– Вы пришли в фармацевтический бизнес из коммерческого банка, не будучи ни биологом, ни фармацевтом. Как решились на достаточно неординарный шаг?

– Скучно стало в банке работать. Банковский бизнес ведь достаточно традиционен. Пусть мои коллеги-банкиры на меня не обижаются, но они дети по сравнению с теми же фармацевтами. Во всех смыслах: ведения бизнеса, конкуренции, заботы о клиентах. Более жесткого, более конкурентного и клиентоориентированного, а также более наукоемкого бизнеса, нежели фарма, я не видел никогда.

В момент выбора, куда дальше приложить свои силы, у меня были и другие варианты, я анализировал те отрасли, которые в начале 2000-х годов демонстрировали бурный рост. В итоге выбрал biotech, и последующие годы подтвердили правильность этого выбора.

– В прошлом году акционерами BIOCAD стали компании «Фармстандарт» и Millhouse. Были ли привнесены в управление и развитие компании новые ценности?

– Нам стало гораздо комфортнее. Millhouse выступает как финансовый инвестор. А с представителями «Фармстандарта» мы разговариваем на одном языке: всегда удобно, когда акционеры представляют, что происходит в отрасли, и понимают, о чем вы им говорите. Своим проще объяснить, зачем мы тратим деньги на секвенаторы.

– Какой вы руководитель: жесткий или, скорее, «отец семейства»?

Очень непросто управлять умниками. А у нас в компании в основном все умники – Не жесткий точно, скорее требовательный. Вообще очень непросто управлять умниками. А у нас в компании в основном все умники. Бизнес на знаниях, весь капитал в головах. Как ими руководить? Изначально по-хорошему. Да, иногда приходится журить. Но я вижу свою роль больше как наставническую – нужно воспитать людей, которые продолжат после меня бизнес.

– Спрашивать бизнесмена, исповедующего буддизм, пессимист или оптимист он с точки зрения перспектив развития бизнес-среды в стране, вероятно, бессмысленно: мышление буддиста изначально позитивно. На чем еще, кроме постулатов буддизма, зиждется ваш оптимизм?

– Есть известная шутка: пессимист – это хорошо информированный оптимист. Но, несмотря на то что я информированный, я остаюсь настоящим оптимистом. Можно извлекать пользу из любой сложившейся ситуации. Главное – смотреть на ситуацию без ментальных моделей, которые нам зачастую искусственно навязывают со стороны. Если вы смотрите не с точки зрения того, что все плохо, а с точки зрения того, какие возможности дает вам ситуация, то видите вполне себе перспективные горизонты, которые перед вами открываются. Главная задача – мотивировать людей на успех. И тогда все будет хорошо.

– Каково, на ваш взгляд, идеальное будущее российской фармацевтики?

– Российские компании станут глобальными игроками, займут значительные доли международных рынков. Мы готовы работать по всему миру, знаем правила и стандарты и можем многие процессы под эти правила модернизировать.

Дмитрий Глумсков

BIOCAD (ЗАО «БИОКАД»)

Компания BIOCAD создана в 2001 году. Сегодня BIOCAD – инновационная биофармацевтическая компания полного цикла, входящая в тройку лидеров по количеству клинических исследований среди отечественных производителей.

Производственные мощности компании находятся в Московской области (село Петрово-Дальнее) и на площадке «Нойдорф» в Санкт-Петербурге.

Разработка оригинальных и воспроизведенных лекарственных средств ведется в собственных научно-исследовательских центрах компании. Все препараты производятся строго по международным стандартам GMP. BIOCAD выпускает лекарственные средства и субстанции по направлениям: гинекология/урология, онкология и гематология, аутоиммунные и инфекционные заболевания. В 2014 году компания получила первую государственную премию «Индустрия».

Общая численность персонала насчитывает более 700 человек, около 150 из которых являются научными сотрудниками исследовательских лабораторий.

В 2014 году выручка компании составила 8,5 млрд рублей, что на 183% больше, чем годом ранее. BIOCAD имеет широкую сеть дочерних компаний за рубежом: в Белоруссии, Украине, Бразилии, Китае, Индии и США.

В 2014 году 20% акций Biocad Holding Ltd., владеющего BIOCAD, выкупил «Фармстандарт», 50% – компания Millhouse. 30% акций сохранил основатель BIOCAD Дмитрий Морозов.

Продолжить чтение

Вам может понравиться

Главный тренд весенне-летних коллекций мужской деловой моды 2015 года – ностальгия по элегантности 1960-х годов и тяга к минимализму

Модный девиз сезона – нестандартный подход в деталях, смелые решения не только в отношении цветовых сочетаний, но и в выборе текстур. Для делового мужчины как нельзя лучше подойдет образ классического лондонского офисного денди.

Воспоминания о романтике 60-х проявляются в лаконичных силуэтах, натуральных материалах и нейтральной цветовой гамме с отдельными яркими вспышками. По-прежнему в цене неформальность и смелость. Традиционный офисный стиль этой весной можно разбавить тонкими воротниками, шелковыми рубашками и яркими плащами.

Между тем модные тенденции весны-лета 2015 позволяют выглядеть стильно и ярко, не обращаясь к кричащим оттенкам. Достаточно традиционных черных, бежевых и нежно-лиловых рубашек в сочетании как с классическими туфлями, так и со спортивной обувью.

Как всегда, изяществом стиля радуют дизайнеры с Апеннинского полуострова – признанного центра мировой моды.

ЛЕГКИЙ ВЗГЛЯД

Ведущие итальянские бренды деловой одежды для мужчин готовы предоставить взыскательным модникам большой выбор. Так, например, именитую итальянскую марку стильной мужской одежды – Isaia – характеризует легкий взгляд на окружающий мир, недаром родина модного дома – щегольский и порой легкомысленный Неаполь. Коллекция весна-лето 2015 не отступает от генеральной линии модного дома: здесь по-прежнему царит яркое разнообразие цветов и принтов, однако пошив костюмов сохраняет истинно неаполитанскую строгость и сдержанность.



Весенне-летняя коллекция посвящена красотам Амальфитанского побережья с его скалистыми берегами и бескрайними морскими просторами. Коллекция изобилует красочными рисунками и необычными аксессуарами. Здесь можно увидеть непривычный ярко-голубой в сочетании с дерзким розовым, немного серого и желтоватого, которые дополнены массой бирюзовых деталей. Отдельное место в коллекции занимают глубокие оттенки зеленого, которые задают линейке особенно романтичное настроение и создают неповторимые акценты. В этом сезоне Isaia так же искусно обыгрывает деним: джинсовый индиго используется как в основной коллекции, так и в спортивной линейке модного дома.

Наконец, клетчатые и полосатые сорочки смело сочетаются с легкими куртками молодежного покроя, подчеркивая игривое настроение их обладателя. В общем, модный дом Isaia снова делает то, на что способен только он: сочетая несочетаемое, примиряет классику и авангард, создавая безупречные образы для тех, кто не боится прослыть настоящими модниками.

50 ОТТЕНКОВ ШИКА

Весенне-летняя коллекция еще одного знаменитого итальянского модного дома – Pal Zileri – это своеобразный гимн стилистике фильма «Талантливый мистер Рипли». Цветовые решения новой коллекции, с одной стороны, лаконичны. С другой – призывают современного джентльмена к тому, чтобы проявить смелость и сексуальность: на дворе снова 60-е, а значит, повсюду царит дух авантюризма и непредсказуемости.

Живые оттенки морского голубого с примесью белого и желтыми нюансами напоминают о романтичных прогулках по солнечным набережным Италии. Песочный бежевый в сочетании с белым и лиловым намекают на авантюрный дух обладателя элегантного костюма Pal Zileri. Ну а дымчатые тона в сочетании с индиго и «вареным» розовым подойдут истинным ценителям классических цветовых сочетаний и приверженцам строгих деловых образов.

Стройные силуэты и большие портновские манжеты придают изделиям отличительный лоск в стиле 60-х. Покрой пиджаков Pal Zileri сфокусирован на манжетах и детализированных швах.

…Весна – время пробуждения природы и отличный повод обновить гардероб. На это вдохновляют и новые коллекции ведущих мировых брендов, сделавших выбор в пользу утонченной ретро-эстетики.

Мария Коваценко



История бренда Montblanc – пример спокойного и умелого развития бизнеса

В 1906 году два немецких бизнесмена – гамбургский предприниматель Альфред Нехемиас и берлинский инженер Август Эберштейн – вернулись из поездки по Соединенным Штатам. В Америке они увидели изобретение, которое потрясло их до глубины души – перьевую ручку. Гениальный дизайн со встроенным резервуаром для чернил позволял обойтись без чернильницы, что делало этот прибор для письма очень удобным и компактным.

В эти времена бурного развития железнодорожного, автомобильного и авиационного транспорта, когда люди путешествовали все больше и больше, подобный пишущий инструмент стал просто необходимостью.

Однако существующая конструкция пера все еще нуждалась в усовершенствовании, так как порой чернила могли протекать, оставляя несмываемые впечатления от поездок на одежде и кляксы в путевых заметках. Поэтому, вернувшись в Гамбург, компаньоны заключили соглашение с торговцем канцелярскими принадлежностями Клаусом Иоганном Фоссом и приступили к созданию собственной версии нового пишущего инструмента, который был бы лишен существующих недостатков.

Сначала компания выпускала пишущие инструменты из комплектующих, закупленных в США, но очень быстро оказалась на грани разорения. Однако с приходом в фирму нового инженера начались поиски иных форм и дизайна ручек, результатом которых стала представленная в 1909 году перьевая ручка Rouge et Noir («Красное и черное»), названная в честь одноименного романа Стендаля. Рекламная кампания проходила под слоганом «Перьевая ручка, которая не оставляет клякс». Модель стала настолько популярной, что вскоре прославилась под шутливым именем «Красная шапочка», навеянным выразительным контрастом черного эбонитового корпуса и красного колпачка.

На протяжении всей своей истории Дом Montblanc ассоциируется с высочайшим уровнем мастерства и присущей производству роскошных изделий неспешностью В 1909 году компания, тогда еще существовавшая под названием Simplo Filler Pen, запустила на рынок модель нового дизайна со значительными усовершенствованиями. А что может быть лучше, чем выразить покорение новых технических вершин и выход на новый уровень европейского мастерства через аналогию с самой высокой горой Европы? По одной из легенд, Карл Шалк, один из совладельцев компании Simplo Filler Pen, возвращаясь с компаньонами домой после карточной игры, неожиданно спросил: «Отчего нам не взять в ангелы-хранители Монблан? Высочайшая альпийская вершина как символ наших успехов!» Другая легенда тоже отсылает к карточной игре, во время которой родственник одного из партнеров сравнил новаторскую ручку Rouge Et Noir с самой величественной вершиной Европы.

Так родилась перьевая ручка Montblanc, а белый кончик колпачка предвещал скорое появление эмблемы бренда. К 1913 году новая перьевая ручка стала хитом продаж. Компания изменила название на Montblanc Simplo и придумала очень узнаваемую эмблему торговой марки: белую шестиконечную звезду, которая повторяет очертания заснеженной вершины горы Монблан. Вскоре новый логотип прославился в Германии и за ее пределами.

Однако настоящий прорыв случился только в 1924 году, когда свет увидела перьевая ручка Montblanc Meisterstu..k. Название ручки переводится как «шедевр». Она и была шедевром, причем настолько совершенным, что первоначальный дизайн из драгоценной черной смолы с тремя золотыми ободками сохранился до наших дней практически неизменным.

В 1935 году в городе Оффенбах, который издавна славился умением работать с кожей, Дом Montblanc открыл мастерскую по производству небольших кожаных аксессуаров – чехлов для ручек, записных книжек и приспособлений для письма. Даже на ранней стадии своего развития компания понимала, что такие аксессуары должны быть естественным дополнением к пишущим инструментам, и привлекла лучших мастеров к работе над кожаными изделиями.

Во время Второй мировой войны вся производственная база Montblanc была разрушена – и мастерская в Оффенбахе, и мануфактура в Гамбурге. Но со временем компания смогла оправиться и встать на ноги, а модель Montblanc Meisterstu..k окончательно укрепила свое положение в качестве пишущего инструмента для знаменитостей и государственных деятелей.

В 80-х годах XX века мировой рынок роскоши восстанавливался после череды экономических потрясений, и Дом Montblanc сконцентрировал свои усилия на изделиях класса люкс, запустив в 1983 году коллекцию Meisterstu..k Solitaire – первую серию ручек Meisterstu..k из драгоценных металлов. Позднее, на рубеже 90-х, компания осознала, что пишущие инструменты как утилитарный предмет все меньше и меньше востребованы на рынке – развитие цифровых технологий и бум в IT-индустрии постепенно превращали письмо в область искусства. Именно поэтому Дом Montblanc переориентировал свои знания и опыт с производства первоклассных и надежных ручек на создание истинных предметов искусства – лимитированных серий пишущих инструментов, посвященных писателям, меценатам, художникам и другим выдающимся личностям мировой истории.

В 1995 году в дополнение к уже существующей серии небольших кожаных аксессуаров Montblanc выпустил коллекцию крупных изделий из кожи Meisterstu..k, включающую в себя изысканные и удобные аксессуары для ежедневного использования и путешествий. Это событие положило начало активному развитию целого направления по производству самых разнообразных изделий из кожи, таких как портфели, органайзеры, сумки. В настоящее время кожевенный центр Montblanc расположен в самом сердце итальянской кожевенной промышленности – во Флоренции.




На протяжении своей истории Дом Montblanc ассоциировался с высочайшим уровнем мастерства и присущей производству роскошных изделий неспешностью. Неудивительно, что только в 1997 году, тщательно подготовившись, Дом Montblanc открыл собственную часовую мастерскую Montblanc Montre S.A. в Ле Локле, в знаменитой часовой долине швейцарского кантона Юра.

Позже часовое направление Montblanc было расширено за счет присоединения традиционной мануфактуры «Минерва» в местечке Вилере недалеко от Ле Локля. Причем расширение было направлено не на наращивание производственных мощностей, а на приобретение экспертизы и опыта, накопленного на мануфактуре за ее более чем 150-летнюю историю. «Минерва» славилась изготовлением уникальных часовых механизмов ручной работы и с приходом Montblanc смогла значительно приумножить свои уникальные знания и опыт. В 2008 году на базе мануфактуры «Минерва» Montblanc основал Институт швейцарского часового искусства, который занимается уникальными разработками и позволяет молодым и талантливым часовым мастерам воплощать свои самые смелые фантазии в жизнь.

В 2006 году Дом Montblanc отметил свое столетие выпуском бриллианта особой огранки, воспроизводящей фирменный логотип в трех измерениях. Это достижение сделало Montblanc первой компанией, создавшей запатентованный тип огранки бриллианта на основе своего логотипа. Так произошло триумфальное вступление Дома Montblanc в мир ювелирного искусства. А 4800 бриллиантов, украсивших ювелирную версию ручек Montblanc Meisterstu..k Solitaire Royal (чистое серебро, 23-каратное золото и вышеупомянутое число бриллиантов) стали причиной того, что эта ручка была занесена в Книгу рекордов Гиннесса «как самый дорогой в мире пишущий инструмент».

Георгий Дмитриев



Бессмертна лишь любовь

С долгожителями много разных историй бывает – каждый раз нужно разбираться с доказательством этого

Профессор Владимир Анисимов не верит в бессмертие человека, но к теориям активного долголетия относится с уважением – ведь они продлевают людям жизнь.

– Существует несколько точек зрения на причины, определяющие продолжительность жизни человека, исключая случайную или криминальную смерть. И не считая библейской точки зрения – все в руках Божьих. Первая версия – естественное изнашивание организма, которое можно только замедлить или ускорить отношением с окружающим миром. Вторая версия гласит, что основной фактор, влияющий на продолжительность жизни, – генетическая предрасположенность. Третья – «жизненный цикл» человека: некая программа, открыв «код доступа» к которой, можно перепрограммировать ее вплоть до бессмертия. Какой версии придерживаетесь вы?

Согласно современным представлениям, долголетие только на 25–35% связано с генетикой – Программа старения если и существует, то в редуцированной форме. Согласно современным представлениям, долголетие только на 25–35% связано с генетикой. Остальное – образ жизни и окружающая среда. Причем нужно понимать, что это некий усредненный показатель, то есть применительно к конкретному человеку тот или иной фактор может стать доминирующим, все зависит от сильных сторон организма.

Рекордсменка по продолжительности жизни француженка Жанна Кальмон прожила 122 года, при этом ни в чем себе не отказывая – пила, курила, вела свободный образ жизни, никогда не работала. Умерла в 1997 году. Только представьте, она могла наблюдать, как строится Эйфелева башня. Встречалась с Винсентом Ван Гогом, который покупал ткани в магазине ее отца…

– О Жанне Кальмон писали, что в 85 лет она начала заниматься фехтованием, в 100 – продолжала кататься на велосипеде. Увлекалась теннисом, плаванием, катанием на коньках, играла на фортепиано. И всегда была очень остроумной. А секретом своей «долговечности» считала оливковое масло, которое употребляла в пищу и которым смазывала кожу.

– У нее, по-видимому, фактор генетики был очень сильным, преобладающим.

– Все ученые согласны, что 35% долгожительства – это генетика?

– Нет, не все. Например, декан факультета биоинформатики и биоинженерии МГУ, академик РАН Владимир Скулачев считает, что старение – это программа, в которую можно вмешаться и отменить старость. Я в этом не уверен. Самое главное в теории Скулачева – в том, что он предложил препараты, которые связывают свободные радикалы, действуя в митохондриях, а не вне их. Если радикалы вырываются из митохондрий, то либо повреждают мембрану, либо белки, либо ДНК. Идея академика в том, чтобы подавить болезнь в зародыше. Это продлевает жизнь конкретному человеку, увеличивает среднюю продолжительность жизни популяции – что уже важно! Но максимальная видовая планка при этом остается на том же уровне.

– Ученые, продвигающие теорию «кода доступа» к жизненному циклу, приводят примеры из мира животных.

– Информации для радикальных заявлений пока еще недостаточно, каждый из «аномальных» случаев долголетия животных требует тщательного изучения в течение продолжительного времени. В качестве исключения приводятся, например, голые землекопы (небольшие роющие грызуны семейства землекоповых, одни из самых долгоживущих – до 28–31 года – представителей этого семейства. – Прим. ред.). Говорят, что у них не бывает рака, не отмечается признаков старения, но история с ними еще до конца не исследована – 36 лет экспериментов для теории бессмертия маловато. Пока примеры отсутствия признаков старения, во-первых, единичны, во-вторых, недостаточно изучены во времени. Или, например, история с «бессмертием» голубого кита, в котором нашли 200-летний гарпун в хорошем состоянии. Ну а если этот гарпун в не столь отдаленные времена использовали правнуки хозяина, а орудие просто хорошо сохранялось долгие годы? Тогда и киту может быть не 200 лет, а, скажем, 50 – по времени, когда его метнули в животное.



Да и с долголетием людей много разных историй бывает – в каждой нужно разбираться индивидуально. Например, на Кавказе долгожительство иногда определялось по легенде – человек брал имя деда, дяди. Потому что на Кавказе пожилой человек пользуется уважением, прибавка лет льстит его самолюбию.

Пока 122 года Жанны Кальмон – рекорд. Точные даты ее рождения и смерти подтверждены документально. В России самая большая длительность жизни – 117 лет, столько прожила жительница Якутии Варвара Семенникова.

– То есть вы исключаете существование программы «жизненного цикла» человека, которую ученые могут перепрограммировать?

– Я придерживаюсь точки зрения, что личное бессмертие недостижимо. Все сущее на Земле имеет определенный жизненный цикл. Лесные массивы превращаются в степи и пустыни, скалы – в песок. Завершение запущенного цикла нельзя отменить, как нельзя отменить, например, законы термодинамики. Законы природы неумолимы. Стареют не только конкретные особи, но и все известные нам виды животных, в том числе и человечество как вид.

Жизнь – функция от времени, которую можно назвать и программой, но нельзя сделать бесконечной. Она имеет как начало, так и конец. Тут вопрос – к времени и к тому, что влияет на это время. Вспомним Библию, «Бытие», глава 6, стих 3: «И сказал Господь: не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет». Эту же цифру – 120 – как максимум человеческой жизни называют и ученые.

Все развиваются одинаково – от эмбриона до половозрелого организма. Включаются гормоны, репродуктивная функция. А когда репродуктивная функция заканчивается, живой природе мы становимся не нужны. В мире животных старости практически нет, потому что слабые и старые особи уничтожаются хищниками.

Существует, конечно, старение и в идеальном виде, но в основном развитие организма сопровождается возрастными изменениями, вызывающими патологию, и отменить это невозможно.

– Если заговорили о Священном Писании… Согласно Библии, праведник Мафусаил прожил 969 лет.

– С этим тоже дело темное. В допотопные времена было другое времяисчисление. Считали по лунному календарю – так что может быть, он столько месяцев прожил. И это из области легенд.

– А как изменяется предел жизни человека во времени?

– Максимальная планка продолжительности жизни не меняется во времени. Наш видовой предел, повторю, 110–120 лет. Во времени меняется лишь кривая смертности. Еще в начале прошлого века средняя продолжительность жизни была 32 года, сегодня – в два раза больше. Это социальная, но не биологическая продолжительность жизни. Изобретение холодильников и антибиотиков существенно повысило максимум этого показателя. А в нашем веке стало увеличиваться число столетних людей – с конца прошлого столетия в развитых странах каждые 10 лет оно удваивается.

– Что говорит наука: физическое состояние человека сильно изменилось со времен каменного века?

– Если опираться на данные археологии, изучение античных скульптур, то человек растет – акселерация очевидна. Рост средневековых рыцарей, например, был около 160 см – это доказывают их доспехи в Эрмитаже и других музеях.

– А биологическая жизнь отдельных органов разная?

– Да, разная. Быстрее всего изнашивается сердце. Но вообще тут средняя статистика не применима – у каждого человека свое «слабое звено». Один лысеет, другой седеет. Кстати, люди, которые рано седеют, живут дольше, хотя внешне кажется наоборот. И еще однозначно можно сказать: чем полнее используется мозг, тем в лучшем состоянии он сохраняется.

– Какие еще есть теории?

– Теорий много. Есть эндокринная теория, которую выдвинул Владимир Дильман. Он придерживался точки зрения, что программа развития трансформируется в программу старения после отключения репродуктивной функции. По его мнению, «большие биологические часы» расположены в гипоталамусе.

Я же считаю, что «большие биологические часы» находятся в эпифизе – шишковидной железе, которая определяет чувствительность к свету, суточные ритмы организма. Если ритмы нарушены, это приводит к укорачиванию продолжительности жизни. Наши любимые белые ночи, на которые съезжаются туристы, сокращают продолжительность жизни, увеличивают риски онкозаболеваний.

Ночная работа, бессонница являются канцерогенными факторами для человека. Подавляется ночной пик мелатонина – гормона, который и так иссякает с возрастом Свет в ночное время относят к экологическому загрязнению. Наша лаборатория изучает неблагоприятное влияние «недостатка темноты». Ночная работа, перелет через океан, бессонница – все это приводит к нарушению циркадианных ритмов и является канцерогенным фактором для человека. Подавляется ночной пик мелатонина – гормона, который и так иссякает с возрастом.

Если эпифиз уподобить биологическим часам, то мелатонин можно уподобить маятнику, который обеспечивает их ход, и снижение его амплитуды приводит к остановке часов. Эпифиз играет роль солнечных часов: когда солнце высоко, мелатонина вырабатывается мало, тень коротка. К закату тени удлиняются – мелатонин растет.

В ночную смену работает 20% людей в мире. Это провоцирует множество заболеваний. В том числе и онкологических. Среди эскимосских женщин на Аляске резко увеличилась заболеваемость раком молочной железы. Причины не выявлены, но известно, что там в разы увеличилось потребление электроэнергии, в том числе, конечно, и в ночное время. Раньше в чуме в лучшем случае была «керосинка», а сейчас есть освещение, плюс компьютеры, телевизоры, мобильные телефоны. Чем ближе к экватору – тем ниже заболеваемость раком груди у женщин, чем ближе к Северу – тем выше, и это связывают с белыми ночами.

– А есть что-то общее в разных теориях?

– Как говорил Воланд, «…ваша теория и солидна, и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой». Теории основаны на каких-то фактах, большом объеме исследований. Все они, по сути, дополняют друг друга. Природа слишком сложна и совершенна, чтобы ее осмыслить, разгадать и в «одной упаковке» продать.

При всем разнообразии теорий, связанных с жизненным циклом, в каждой из них есть рациональное зерно, потому что на процесс старения влияют многие факторы – окружающая среда, неправильная диета, канцерогены, мутагены. Даже скученность. К примеру, посадили в одинакового размера клетки одну, три, пять и десять мышей. Как вы думаете, где мыши будут дольше жить?

– Думаю, где три или пять…

– Верно, где три-пять. То же самое с весом. Слишком худые и слишком полные живут меньше. Сколько писалось, что холестерин вреден. Но при этом низкий холестерин увеличивает риск рака.

– То есть во всем есть оптимальный «размер»?

– Какими вопросами задаетесь вы как ученый, долгое время занимающийся причинами старения?

Для человека важно найти свой оптимальный баланс в образе жизни, выбрать для себя подходящую работу, место проживания – Хотелось бы понять, почему стареют и умирают все, но причина смерти разная. Понятно, что индивидуальное «слабое звено» – самое уязвимое, оно страдает в первую очередь, но это однозначно не отвечает на вопрос. Практически идентичные животные с одинаковыми генами в одинаковых лабораторных условиях могут показать широкий разброс продолжительности жизни. Этого на сегодня ученые объяснить не могут. Ядерный распад тоже происходит по экспоненте. То есть закон природы работает одинаково.

Считаю, нужно придерживаться не какой-то теории, а фактов. Именно факты должны рождать теорию. Через какое-то время теория под натиском новых фактов устаревает и отмирает.

Тютчев писал: «Природа – сфинкс. И тем она верней /Своим искусом губит человека, /Что, может статься, никакой от века /Загадки нет и не было у ней…» Мы вечно будем разгадывать законы бытия. Но во все времена ученые должны сосредоточиться на том, что можно сделать, чтобы предотвратить или смягчить действие того или иного смертоносного спускового механизма. На сегодня ученые выделили четыре главные системы организма – репродуктивную (воспроизводство), адаптационную (приспособление), энергетическую и репарационную (восстановление). Их состояние и определяет наш жизненный срок.

– По вашим словам, после затухания репродуктивных функций человек становится балластом, и природа запускает «киллера». С этим трудно смириться, ведь мы же созданы «по образу и подобию Божьему»…

– Библия тоже создавалась людьми, это неполное знание. Пока факты говорят о том, что принцип устройства всего живого на Земле – от червяка до человека – одинаков. Шимпанзе имеет генетический код, на 98% совпадающий с человеческим. Между тем этот вид обезьян максимально живет 56 лет, а человек – 120. И разницей в 2% генома этого не объяснить. Очень небольшое число генов может определять различия в стратегии развития и скорости физиологического старения.

Есть мыши, которые живут всего 2 года, а голый землекоп – до 36 лет и умирает здоровеньким. Нашли летучих мышей, живущих от 4 до 12 лет. Ученые выяснили, что у них вроде бы лучше работает система репарации, опухолей не обнаружили. Но онкологи знают: если препарировать тело полностью, то есть все ткани, то найдешь опухолей в несколько раз больше, чем их клинически проявляется.




– Что увеличивает среднюю продолжительность жизни, согласно статистике?

– Очень много факторов, помимо общеизвестных. Например, образование, доходы… Криминальные разборки не в счет, мы говорим только о естественной смерти. По данным исследований, проведенных в США, человек, имеющий доход в 65 000 долларов в год, живет на шесть лет дольше, чем тот, у кого годовой доход меньше 22 000 долларов. В России этот диапазон больше, но продолжительность жизни олигархов невелика. По-видимому, их стресс подкашивает. Везде предпочтительна золотая середина.

Мужчины с высоким IQ живут дольше, а женщины – наоборот. В обществе, где правят бал мужчины, умной женщине постоянно приходится доказывать свою состоятельность Люди с высоким образованием живут дольше. Правда, есть нюанс: мужчины с высоким IQ живут дольше, а женщины – наоборот. Почему? Считается, что умная женщина живет в большом напряжении в обществе, где правят бал мужчины, – ей постоянно приходится доказывать свою состоятельность.

Замечательные исследования провели шведы. Они обследовали на предмет биологического возраста 70-летних людей, рожденных в 1906 и в 1922 годах. Швеция хороша тем, что там ни в XIX, ни в XX веке не было войн, революций – все было более или менее стабильно, и шведы не «заевшиеся».

– На американцев намекаете?

– Да, в США большая проблема с ожирением и множество других проблем, хотя там тоже продолжительное время не было войн… Так вот, возвращаясь к шведским исследованиям: оказалось, что биологический возраст 70-летних, рожденных в 1922 году, ниже, чем рожденных в 1906-м. И коррелировало это только с уровнем образования.

Долголетию, кстати, способствует и общественное признание. Дольше других живут лауреаты Нобелевской и других престижных премий, академики. Однако высокий уровень образования – не универсальный фактор, способствующий долголетию. Как и любой другой. На японской Окинаве, «острове столетних», 18% мужчин и 42% женщин, доживших до 100 лет, никогда не посещали школу.

Специальность имеет значение. Среди ученых меньше всего живут математики, причем женщины еще меньше, чем мужчины. А вот экономисты живут дольше Тем не менее недавно генетики установили, что у лиц с высоким уровнем образования теломеры (конечные участки хромосомы, которым отводится существенная роль в старении клеток) длиннее, чем у малообразованных. Это подтверждает, что интенсивный интеллектуальный труд способствует увеличению продолжительности жизни и долголетию. И специальность тоже имеет значение. Как выяснилось, среди ученых меньше всего живут математики. Я очень был этим удивлен. Причем математики-женщины – еще меньше, чем мужчины. А вот экономисты живут дольше. Среди людей творческих также наблюдается определенная связь со специализацией. Поэты живут мало, писатели – значительно дольше. Если писатель «балуется» стихами, это, как ни грустно, укорачивает его жизнь.

В науке появилось новое направление – музыкальная медицина. Исследования в этой области показали, что у профессиональных музыкантов – исполнителей классической музыки дольше сохраняются память, познавательные способности, тогда как джазовые музыканты живут меньше. Композиторы живут меньше дирижеров. Если композитор дирижирует, его шансы жить дольше увеличиваются, и наоборот. Неожиданно высокой оказалась доля долгожительниц среди арфисток. Женщины вообще с большим отрывом опережают мужчин по относительному числу долгожителей.

В целом классическая музыка продлевает жизнь, доказано, что она снижает стрессы. Рок-музыканты и барды живут меньше – может быть, это связано с их образом жизни. Напрашивается вывод: если вы ходите в филармонию и слушаете классическую музыку, у вас больше шансов прожить долгую и активную жизнь.




– Вы упомянули, что стресс подкашивает жизнь. Но известно много случаев, когда люди после сталинских лагерей доживали до 90 лет. В их жизни стрессов хватало, да и социальная, экологическая обстановка была далека от комфорта.

– Тут мог сказаться отбор – выживали более сильные или обладающие хорошей адаптивностью. Роль адаптационной системы вообще очень велика. В блокаду сначала вымирали физически более сильные мужчины, а женщин выжило значительно больше. Потому что женщины лучше переносят стресс. Так же и в дикой природе. Это подтверждают опыты. Если у лягушки вырезать икроножную мышцу и раздражать ее электрическим током, то у самки ответная реакция продлится дольше.

Наличие более сильной адаптационной системы у женщины – это природный защитный механизм, потому что она – защитница и хранительница генофонда. А мужчина – «разведчик». Есть такая теория. Именно на мужчине природа экспериментирует, отрабатывая новые направления развития в виде всевозможных мутаций. Поэтому среди мужчин больше и идиотов, и гениев.

– Какие еще факторы влияют на продолжительность жизни?

– Выделяют пять основных факторов риска преждевременной смерти, они общеизвестны: курение, избыточный вес, низкая физическая активность, неправильная диета, чрезмерное потребление алкоголя либо… полное его отсутствие. В день рекомендуют потреблять до 150 г хорошего красного сухого вина. Установлено, что 55% всех причин смерти (44% – от рака и 72% – от сердечно-сосудистых заболеваний, ССЗ) может быть устранено при отказе от курения, правильной диете и физической активности.

– Со спортом, точнее с физкультурой, понятно…

– Здесь не все так очевидно. Полезнее аэробные виды спорта, игровые на свежем воздухе. А борьба, штанга, силовые виды спорта, где мышцы напряжены, – жизнь укорачивают. Большой спорт нежелателен из-за перенапряжения мышц и повышенной травмоопасности.

– По поводу «правильной диеты» – это к диетологам? Жанна Кальмон, например, любила портвейн и шоколад, а в мясо и рыбу обязательно добавляла чеснок.

– Существует «французский парадокс». Французы потребляют на 40% больше животного жира, в 4 раза больше масла, на 60% больше сыра и в 3 раза больше свинины, чем американцы, однако смертность от сердечно-сосудистых заболеваний у них в 2 раза ниже, чем в США. Это еще один довод в пользу того, что все неоднозначно.

С 1987 года проводится крупнейший в истории геронтологии проект – все эти годы ведется наблюдение за обезьянами, которые получают калорий на 40% меньше контрольной группы. Их физическое состояние лучше, сердечно-сосудистых заболеваний, рака, диабета – меньше. Но при этом они меньшего размера и хуже размножаются.

Не это ли мы наблюдаем и в человеческом социуме? В Японии, где едят примерно в два раза меньше, чем в США, продолжительность жизни одна из самых высоких в мире и болеют там реже. На Окинаве, где, как уже упоминалось, живет больше всего столетних людей, едят еще меньше, чем в среднем по стране. При этом средний рост окинавца – 157 см, вес 47 кг. Там едят бамбук, сою, рис, рыбу. Но ведь на Севере на такой диете не выжить.

– Вы говорили, что слишком худые меньше живут…

– По-видимому, островитяне не крайность. А вот у женщин, страдающих анорексией, резко возрастает заболеваемость раком.

– Структура причин смертности в странах разная, наверное, в зависимости от качества жизни?

– Да, верно. Существенным улучшением качества жизни, прежде всего медицинского и социального обслуживания, можно добиться быстрого снижения смертности даже в самых старших возрастных группах. Это доказал исторический опыт Германии: после объединения страны на территории бывшей ГДР резко выросло число столетних.

Но цивилизация несет в себе много проблем. На глазах происходят радикальные изменения в социальной жизни. Наши дети одновременно учатся говорить и пользоваться компьютером, но меньше читают, реже ходят в филармонию. С образом жизни меняется и уровень знаний. Обновление знаний происходит практически постоянно. С ускорением этого процесса исчезают культура, навыки, традиции. Учат убивать, но не учат, как растить здоровых детей.

Пожилые люди не обуза, они хранители культуры, знаний, традиций. Российские ученые могли бы продлить работоспособную жизнь населения лет на пятнадцать Если мы не изменим отношения к людям, будем губить образование, науку, то превратимся в колонию. Нельзя забывать, что пожилые люди не обуза, они хранители культуры, знаний, традиций. Мы могли бы уже сегодня продлить работоспособную жизнь населения лет на 15, если бы государство было в этом заинтересовано.

Прежде всего, нужно вернуть диспансеризацию. Нет денег? Как подсчитали специалисты из НИИ общественного здоровья РАМН, до 40% страховых денег уходит на содержание страховых компаний и транзакционные издержки банков. За счет социальных денег кормим колоссального посредника в виде банковской системы. Деньги, которые государство дает на лечение, перекачиваются на счета страховых компаний и крутятся там, вместо того чтобы давать возможность лечить людей. Свернули программу по онкологии, нет химиотерапии.

Нужно отменить страховую медицину и вернуться к системе здравоохранения Семашко – это лучшая система, которая в других странах прекрасно работает, например в Великобритании. Также следует возобновить контроль качества продуктов. Государство практически самоустранилось от этого.

– В каком направлении развиваются идеи продления активного долголетия?

– Идет поиск средств, которые влияют на ключевые звенья в процессе старения. Есть подходы со стороны генной инженерии. Замена органов – перспективное направление.

– Можно теперь несколько личных вопросов? Какой распорядок дня у вас – когда встаете, ложитесь?

– Встаю в 4.00 утра, в 6.00 – на работе. Ложусь в 22.30. Уже лет двадцать придерживаюсь такого режима. Но и до этого я тоже вставал рано и в восемь уже был на работе. Потом стал приезжать в семь. В общем, чем старше, тем раньше… Но ложился спать всегда в одно время.

– Сколько лет вы работаете в институте?

– С 1 февраля 1965 года. 50 лет назад в моей трудовой книжке появилась первая запись – санитар Лаборатории опухолевых штаммов. Пришел наукой заниматься. Подрабатывал, начиная с третьего курса института. Тогда же начал заниматься проблемами онкологии и старения. Эту тему дал мне научный руководитель, академик Николай Напалков.

– У вас в кабинете всегда тихо играет классическая музыка?

– Да, это мне помогает. Она защищает от шума. Еще Павлов писал: если хочешь отвлечься от внешних факторов, включи слабый сигнал. Классическая музыка повышает работоспособность.

Беседовала Ирина Кравцова

Владимир Николаевич Анисимов

Руководитель отдела канцерогенеза и онкогеронтологии Санкт-Петербургского НИИ онкологии им. Н. Н. Петрова.

Окончил 1-й Ленинградский медицинский институт им. академика И. П. Павлова.

Основные научные интересы связаны с изучением взаимосвязи возникновения злокачественных опухолей и старения. Экспериментально установил основополагающие закономерности влияния возраста на чувствительность организма к действию различных канцерогенных агентов (экзогенных и эндогенных), лежащие в основе возрастного увеличения частоты злокачественных новообразований.

Российская компания «Биокад» начинала 16 лет назад с нуля. Сегодня это не просто один из лидеров отечественного рынка: у предприятия есть и амбиции, и возможности стать заметным международным игроком

Я помню, с какой гордостью 15 лет назад Дмитрий Морозов показывал новенькие цеха в подмосковном Петрово-Дальнем. Он был полон оптимизма и надежд, уверенности в себе. Что удивительно, Морозов и сегодня ими полон - просто теперь его оптимизм и уверенность имеют более фундаментальное основание. Раньше в какой-то мере он смотрел в будущее через розовые очки.

Используя модную формулировку психологов, Морозов тогда решил выйти из зоны комфорта. Он был успешным банкиром, достаточно финансово благополучным, «сытым», что ли… И эти сытость и сонность начали действовать ему на нервы, поскольку Дмитрий из людей харизматичных и неуемных. Всего один пример. Спрашиваю: «Вот вы уже столько всего настроили, на этом остановитесь?». Морозов вскидывает брови: «Да почему ж остановимся? Я не намерен…»

Снять розовые очки пришлось довольно быстро. Первоначальный план был таков: инвестировать деньги в строительство современного биотехнологического производства, начать зарабатывать на поставках лекарств в Россию, одновременно выпуская достаточно простой продукт, который найдет на рынке самое широкое применение, и, заработав на нем, вкладывать в более сложные препараты. В качестве простого продукта был выбран бифидумбактерин: а что? Тема раскрученная, должен пойти. Да и постарались на славу, сделали с разными вкусами, в привлекательных пакетиках и коробочках. А он не пошел. Это потом стало понятно, что он не сам должен был пойти на рынок - его должны были повести очень грамотные специалисты. Морозов же специалистами считал в первую очередь ученых, разработчиков, производственников.

О компании «Биокад»

Биотехнологическая компания «Биокад» - международная инновационная компания, объединившая научно-исследовательский центр мирового уровня современное фармацевтическое и биотехнологическое производство, доклинические и международные клинические исследования, соответствующие международным стандартам. «Биокад» - предприятие полного цикла: от субстанции до готового продукта. Производимые ею препараты предназначены для лечения онкологических, аутоиммунных, инфекционных заболеваний.

В компании работает более 1300 сотрудников, из них 500 - ученые и исследователи со средним возрастом 32 года. Офисы есть в США, Китае, Индии, Бразилии и других странах.

Выручка «Биокада» в 2016 году превысила 14 млрд рублей. К 2020 году прогнозируется рост выручки до 20–23 млрд рублей, экспорт составит 30–40% выручки.

Смена авторитетов

Первая неудача и шесть убыточных лет. На вопрос, не хотелось ли в тот момент все бросить, отвечает: «Ну как бросить? Во-первых, были вложены мои личные деньги и деньги моих партнеров. Во-вторых, я все же понимал, что путь не может быть все время устлан розами. В это время я очень много читал - об экономике, о философии, об инновационном бизнесе, истории компаний. Кстати, прочитав книжку об Amgen, просто подивился: как все похоже! Во многом мы повторяем их историю, ну, естественно с нюансами. Эта компания тогда для меня была путеводной звездой, что ли. Сейчас уже нет».

Первая неудача и шесть убыточных лет. На вопрос, не хотелось ли в тот момент все бросить, отвечает: «Ну как бросить? Во-первых, были вложены мои личные деньги и деньги моих партнеров. Во-вторых, я все же понимал, что путь не может быть все время устлан розами

Сейчас в авторитете у Дмитрия Морозова лидер в мировой онкологии компания Roche с входящей в нее Genentech - первопроходцем в биотехе. Морозов уважает фирму, с которой ему пришлось неистово воевать несколько лет назад за то, чтобы зарегистрировать в России первый биоаналог рошевского оригинального препарата, используемого в терапии онкогематологических заболеваний. Он выиграл. И осознал, что конкурентная борьба предполагает не только самые чистые и прозрачные приемы, - все нужно учитывать и стараться считать ходы, свои и чужие. Но главное, чему Морозов учится у того же Roche, - постоянно расширять компетенции, которые помогут делать технологические рывки.

Начиная с субстанции

Ставка на создание научной базы с первых же шагов развития компании оказалась верной. Хотя задача была не самой простой. С одной стороны, ученых хватало: в 1990-х институты разваливались, в результате чего «Биокаду» досталась значительная часть НИИ инженерной иммунологии вместе со зданием в подмосковных Любучанах; плюс группа ученых из новосибирского «Вектора». С другой стороны, у Морозова немало сил ушло на то, чтобы приучить этих замечательных людей не только увлеченно заниматься наукой, но и приближать ее с определенной скоростью к практическому результату. Разработчики не просто привыкли к разрисованным цветными кубиками планам-графикам по проектным препаратам - они стали испытывать незнакомое им ранее удовлетворение от того, что из их лабораторных пробирок может получиться лекарство, которое ждут больные люди. Ставка на R&D помогла быстрее выйти на те средства, которые стали наконец-то приносить компании прибыль. Первым знаковым продуктом стал препарат комбинированного интерферона для лечения урогенитальных инфекций. К моменту его запуска была нанята команда профессиональных продажников с опытом работы в фарме. И дело пошло. Следом появились гранулоцитарный колониестимулирующий фактор для онкологии и еще один препарат на основе бета-интерферона - для лечения рассеянного склероза. К препаратам интерферона присоединился еще один, для лечения гепатита С. У компании стала появляться прибыль, которую она могла вложить в следующую линейку лекарственных средств на основе моноклональных антител для лечения онкологических и аутоиммунных заболеваний. Это был очередной технологический рывок.

Да, пока речь шла не об оригинальных препаратах, но таков и был стратегический план - начать с простого, перейти к более сложным биопрепаратам, набраться опыта, а уж потом приступить к разработке инновационных продуктов.

По мере развития стало понятно, что нужно наращивать и производственные мощности. Построили второй корпус в Петрове-Дальнем, позже - завод по производству субстанций на основе моноклональных антител в Стрельне. Сейчас «Биокад» начинает строительство фармацевтического комплекса в питерской промзоне «Пушкинская». Там разместятся производство химических субстанций и готовых лекарственных форм, а также центр доклинических исследований. Кроме центра R&D в Любучанах появились еще два - в инновационных кластерах в Санкт-Петербурге: «Нойдорф» и «Фронтовая».

Немногие компании в России производят собственные субстанции, предпочитая покупать их в Китае или Индии: это дешевле. Но немногие в России производят и собственные оригинальные препараты или нацелены на их производство. А для этого, по мнению Дмитрия Морозова, у компании должен быть полный цикл, который она может контролировать. Производство субстанции нужно не только для контроля - оно дает возможность конкурировать с крупными игроками. Особенно если речь идет о дженериках. «Сверху локальную компанию поджимает крупный игрок, который может существенно снижать цену на препарат, а снизу ее поджимает производитель субстанции, стремясь к повышению цен, и все: у локальной компании нет маржи, нет возможности реинвестировать прибыль. А если ты делаешь субстанцию, что происходит? Берешь умных химиков, которых в стране, слава богу, много, даешь им задачу - и они тебе делают технологический процесс на 20–30 процентов дешевле, чем у тех же китайцев. И ты уже можешь конкурировать», - объясняет Морозов.

Выше биоаналогов

Поскольку Дмитрий Морозов изначально задавал высокие планки, он и ниши выбирал соответствующие. Онкология - очень сложная область со многими задачами, которые постепенно осваиваются. К тому времени как «Биокад» выстроил в 2013 году завод по производству моноклональных субстанций, у него уже были в разработках биоаналоги, чья патентная защита либо закончилась, либо срок подходил к концу. На то и был расчет: сразу же выдать качественные биоаналоги. И в 2014 году вышел первенец - аналог рошевского ритуксимаба. О, сколько было негатива, как со стороны западной фармы, так и со стороны отечественных медиков: наше не может быть хорошим. (Кстати, недавно общаясь с представителями западных фармкомпаний, я заодно спрашивала и об этом. Ответы по прошествии времени совсем другие: нет вопросов, снимаем шляпы.) Да и врачи уже не огульно критикуют качество.

Ставка на R&D помогла быстрее выйти на те средства, которые стали наконец-то приносить компании прибыль. Первым знаковым продуктом стал препарат интерферона для лечения мочеполовой системы

В портфеле «Биокада» (45 молекул) почти 70% препаратов - для лечения онкологических заболеваний. Не только биологические, но и химические молекулы: одни мишени в опухолях лучше поддаются маленьким молекулам, другие хорошо закрываются большими антителами. Так что у компании есть комплексное предложение для рынка.

Современные противоопухолевые средства, особенно таргетные и на основе антител, довольно дороги. И даже биоаналоги, стоящие дешевле оригинальных, дают «Биокаду» хорошую финансовую подушку, которую можно использовать для инвестиций - в оригинальные препараты. Морозов говорит: компания накопила столько компетенций, что стала «выше» разработки и производства биоаналогов: «Нам уже не только неинтересно копировать, нам интересно, а главное - у нас есть возможность и способности - делать свои препараты, которые будут защищены патентами».

Сейчас одна из топовых разработок «Биокада» - иммуно-онкологический препарат на основе антител к рецептору PD-1 - абсолютно в мировом мейнстриме. На рынок из этой серии вышло три препарата, многие мировые гранды фармотрасли работают над данной темой, поскольку иммуноонкологию называют очередной революцией.

Действительно, цель этих препаратов - заставить иммунную систему бороться с опухолевыми клетками. Иммунитет и так постоянно с ними борется, но на каком-то этапе развития опухоли он перестает справляться, к тому же злокачественные клетки запускают массу методов защиты. Новые препараты призваны решить непростую проблему.

Еще одно важное преимущество - препараты должны справляться с разными видами опухолей, что сейчас и доказывают многочисленные клинические исследования. «Мы не впереди планеты, но очень близко. И сейчас это даже к лучшему: первопроходцы пробивают дорогу на рынок, тратя на это огромные ресурсы. У нас таких пока нет, так что удобнее следовать в фарватере», - улыбается Дмитрий.

Да, пока речь шла не об оригинальных препаратах, но таков и был стратегический план - начать с простого, перейти к более сложным биопрепаратам, набраться опыта, а уж потом приступить к разработке инновационных продуктов

В разработке гены и клетки

Это не означает, что у компании нет амбиций в будущем вырываться первой с оригинальными препаратами. В разработке - несколько десятков проектов на разных стадиях исследования и развития. У «Биокада» уже есть две отлаженные технологические платформы - MabNext (10 оригинальных проектов) и ChemNext (8 оригинальных проектов). Первая помогает сделать практически любое моноклональное антитело под определенную мишень, вторая - химическую молекулу под мишень. «Есть задача: такой-то таргет или мишень надо блокировать маленькой молекулой, - рассказывает Дмитрий Морозов. - Начинается компьютерное моделирование, получаем библиотеку, принимаемся ее скринировать, выбираем лидеров, химики пробуют синтезировать - оп, получаем оригинальную молекулу. Утрирую, не все так просто и гладко. Но платформы значительно облегчают процесс. И это уже отработанные вещи. А есть технологии в развитии, к примеру, генные».

Разработка гентерапевтических продуктов пока ведется в лабораториях перспективных технологий. На лабораторном уровне уже работает, в частности, 9-й фактор для лечения гемофилии. С помощью специального вектора в организм вводится нужный ген, который будет экспрессировать этот фактор. Еще одна прорывная разработка связана с клеточными технологиями и редактированием генома. С ее помощью можно будет, к примеру, обучать Т-лимфоциты и прицельно натравливать их на опухолевые клетки. Морозов рассчитывает, что уже через год эти две технологии выйдут на этап исследований на животных. А в принципе через некоторое время это будут отработанные технологические платформы, которым под силу решать практически любые задачи: хотите вставить такой ген или сякой - да без проблем.

Заметим, что исследования основаны на сравнительно недавних научных открытиях, и во всем мире подобные разработки ведутся пока на лабораторном уровне. На рынке есть всего несколько гентерапевтических препаратов (и кстати, один из них - российский, от Института стволовых клеток человека). Ну разве не круто, что наши молодые компании не боятся делать то, что делают признанные лидеры мирового рынка? Не боятся, потому что чувствуют уверенность и силы.

Фотография предоставлена компанией «Биокад»

Знания и люди

Откуда берется уверенность? И откуда силы? Морозов говорит, что такая ускоренная эволюция его и еще нескольких российских компаний вряд ли была бы возможной лет двадцать назад. И дело даже не в финансах - они и тогда были. Равно как и амбиции.

Пожалуй, за эти годы стали более открытыми глобальные знания в области биологии, которые в последние пару десятков лет росли стремительно: открытия следовали одно за другим. Их тут же подхватывали исследователи всего мира, и наши не были исключением. Но какое-то время у нас практически не было специалистов: те звездочки, которых рождала наша научная школа, уезжали за границу. Здесь им «светить» было негде. Сейчас и вузы стали подстраиваться под формирующиеся компании, и компании ставят задачи, интересные талантливым молодым ученым и исследователям.

«Можно сколько угодно ругать советскую систему, но учили хорошо. И сейчас еще математика, физика, биология у нас на высоком уровне, - уверен Дмитрий. - И эти люди прекрасно осваивают мировой багаж знаний. Нужно только погрузить их в нормальную среду, где решены все бытовые, снабженческие проблемы, настроен грамотно менеджмент, а главное, поставлены задачи мирового уровня: давайте, ребята, ройте землю, находите золото - и эта молодежь будет работать на мировом уровне». Пока компания в основном работает с теми знаниями, которые были «нарыты» иностранными учеными. Понятно, что при тех турбуленциях, которые трясли нашу науку, ждать взрывных открытий, может, и не стоит. Но Морозов утверждает, что и наука сейчас меняется. Появляются молодые люди в академических институтах, понимающие, где «рыть», как это можно будет применить. У них локаторы настроены на индустрию. Да и в самой компании есть предсказания новых мишеней, которые можно будет использовать для разработки новых молекул.

Проблем с кадрами у «Биокада» нет. Он сотрудничает со многими вузами, в некоторых у нее свои кафедры, к ней выстраивается очередь из студентов и аспирантов. «Мы уже сейчас имеем такие мощные исследовательские ресурсы, что другим российским компаниям до нас далеко. А я бы сказал, что и многим мировым», - не без гордости говорит Дмитрий Морозов. В компании более 1300 сотрудников, 500 из них - ученые и исследователи со средним возрастом 32 года.

Сейчас одна из топовых разработок «Биокада» - иммуно-онкологический препарат на основе антител к рецептору PD-1 - абсолютно в мировом мейнстриме. На рынок из этой серии вышло три препарата, многие мировые гранды фармотрасли работают над данной темой, поскольку иммуноонкологию называют очередной революцией

Важным помощником стала Федеральная целевая программа «Фарма 2020». Морозов считает, что эта программа наиболее успешная из всех существующих, и она реально дает эффект, отрасль хорошо растет. В программе все продумано, отчасти благодаря тому, что в ее формировании участвовали представители бизнеса. «Фарма 2020» поставила вполне реализуемые задачи и предложила для их решения работающие инструменты. Такие программы, по его мнению, можно было бы экстраполировать и на другие отрасли. Буквально из ничего, из развалин отечественная фарма выросла, появились компании, которые не только вытеснили иностранцев со своего рынка, но еще и твердо намерены выходить на мировой.

Ближайшая цель «Биокада» - стать международной компанией. Что это значит? «Биокад» уже доказал, что делает препараты, соответствующие международным стандартам. Регистрация в разных странах - задача чисто техническая, на ее решение может уходить от двух до пяти лет. Главное - это специалисты, которые знают национальные рынки и умеют продвигать на них продукт. Пока «Биокаду» хватает российского рынка, который в сегменте онкологии еще очень и очень далек от насыщения, и тех зарубежных, куда компания экспортирует свою продукцию. А это около 40 стран, таких как Бразилия, Монголия, Шри-Ланка, Вьетнам и множество других, уставших от бигфармы, которая держит их за туземцев и продает лекарства задорого. Понятно, что они отдадут предпочтение российской фирме с такими же лекарствами, но предлагающимися существенно дешевле.

Дмитрий Морозов реалист и не хочет забегать вперед, он отчетливо понимает, что компания во времени и пространстве проходит положенные этапы, хотя и с большей скоростью, чем другие. «А что делать? Это вопрос выживания», - говорит он. Морозов пока не претендует на то, чтобы стать где-то глобальным лидером. Но закладывает такую мощную технологическую основу, что у компании есть перспективы удивить мировую фарму.

Многие лидеры мирового фармрынка - компании с солидным стажем: Roche, Pfizer, Merck, Bristol-Myers Squibb, Johnson & Johnson больше 100 лет. Первой биотехнологической компании в мире, Genentech, уже 41. Нашему лидеру биотеха, компании «Биокад», всего 16, и она уже несколько лет назад спорила с грандами за возможность производить сложные биоаналоги, а сегодня наравне с ними разрабатывает революционные противоопухолевые препараты. Основатель «Биокада» Дмитрий Морозов не видит в этом ничего необычного. Во многом, по его мнению, такой ускоренной эволюции способствуют открытость научно-технологических знаний и прекрасные российские специалисты.